1. Частные интересы и общее благо

2. "Экономический человек"

3. Арифметика счастья

4. Противники "экономического человека": историческая школа

5. Сущность человека и персонификация капитала: концепция К. Маркса

6. Рациональный максимизатор - "маржиналистский человек"

7. А. Маршалл - попытка синтеза

8. Психологическая и экономическая теории: первое столкновение и его последствия.

9. Неопределенность и ожидания

1. Частные интересы и общее благо

Отправной точкой нашего анализа будет, как это видно из названия главы, "Богатство народов" А.Смита. Разумеется, всякий выбор момента, когда "началась" научная политическая экономия, условен. Элементы экономической теории и связанные с ними представления о хозяйственном поведении человека можно найти уже у Аристотеля и средневековых схоластов¹. Но в эпоху античности и средневековья экономика не была еще самостоятельной подсистемой общества, а являлась функцией его социальной организации².

Соответственно сознание и поведение людей в области экономики подчинялось или по крайней мере обязано было подчиняться моральным и в первую очередь (особенно для средневековья) религиозным нормам, существующим в обществе и подкрепленным властью и авторитетом государства. Как пишет А.В.Аникин, "основной вопрос состоял в том, что должно быть в экономической жизни в соответствии с буквой и духом Писания"³.

Таким образом для создания систематической описательной, а ненормативной экономической теории в досмитовскую эпоху еще не было предпосылок. Задача систематизированного описания экономики на основе абстракции "экономического человека", движимого собственным интересом, принадлежит в первую очередь создателю "Богатства народов". Тем не менее предшественники у Смита были прежде всего в Англии. Мы кратко рассмотрим троих из них: меркантилистов, философов-моралистов XVII-XVIII столетий и Б.Мандевиля.

Что касается нормативной теории, представленной трактатами меркантилистов, то перед ней не ставилась задача беспристрастно описать "рядового" экономического субъекта таким, какой он есть. Правда, в центре их внимания была фигура законодателя, но и он понимался скорее как "идеальный властитель", чем как политик, действующий в реальных условиях⁴. Обсуждению подлежали лишь условия, на которых он может разрешить своим подданным действовать но собственному усмотрению, в соответствии с их природными эгоистическими наклонностями, которые законодатель должен подчинить интересам государства и держать в узде.

Виднейший представитель позднего меркантилизма Дж. Стюарт в книге "Исследование основ политической экономии" (1767 г.) писал:

"Принцип собственного интереса - будет ведущим принципом моего предмета... Это единственный мотив, которым государственный деятель должен пользоваться, чтобы привлечь свободных людей к планам, которые он разрабатывает для своего правительства". И далее: "Общественный интерес (spirit) настолько же излишен для управляемых, насколько, он обязан быть всесильным для управляющего". Таким образом, экономисты меркантилистского толка уже использовали рабочую модель человеческой мотивации, характерную для смитовского "Богатства народов", но давали на ее основе противоположную Смиту рекомендацию в области государственной политики: человек несовершенен (эгоистичен), поэтому им надо управлять.

Интересно, что примерно к такому же выводу пришел и великий английский философ Т.Гоббс - основоположник второго направления мысли, которое логически и исторически предшествовало Смиту. В своей знаменитой книге "Левиафан" (1651 г.) Т.Гоббс называл собственный интерес людей "самой могущественной и самой разрушительной человеческой страстью"⁵. Отсюда - "война всех против всех", единственный выход из которой может состоять в том, чтобы люди отдали часть своих прав авторитарному государству, защищающему их от самих себя.

С тех пор на протяжении столетия британские философы-моралисты - Р.Камберленд, А. Шефтсбери, Ф.Хатчесон и др. - пытались опровергнуть постулированный Гоббсом антагонизм интересов индивида и общества с помощью различных логических построений.

Основные их аргументы можно сформулировать так: человек не настолько плох, чтобы нуждаться в неусыпном контроле со стороны государства. Эгоистические мотивы в его поведении уравновешены альтруизмом и дружескими чувствами. Среди этих философов мы встречаем учителя Смита Ф.Хатчесона. Но и сам Смит в своей "Теории нравственных чувств" (1759 г.) разработал учение о "симпатии" (способности поставить себя на место другого), которая дает нам возможность оценивать чужие поступки⁶.

Третьим предшественником Смита на британской почве можно считать Бернара Мандевиля, автора знаменитого памфлета "Басня о пчелах" (1723 г.), в которой весьма убедительно доказывается связь между частными пороками, создающими рынок сбыта для многих товаров и источник существования для их производителей, и общим благом.

Строго говоря, Мандевиль в художественно-полемической форме откровенно сформулировал тезис, положенный в основание "Богатства народов": люди эгоистичны, но тем не менее государство не должно вмешиваться в их дела⁷.

Мы упомянули троих отечественных (британских) предшественников Адама Смита, пытавшихся решить проблему сочетания частных интересов и общего блага.

Но, видимо, несправедливо было бы обойти вниманием и континентальные, в данном случае французские корни его концепции (напомним, что в качестве воспитателя герцога Баклю Смит около года провел во Франции). Здесь необходимо назвать философов-энциклопедистов, и в первую очередь Гельвеция, который в трактате "Об уме" (1758 г.) сопоставлял роль, которую играет принцип собственного (эгоистического) интереса в жизни общества с ролью закона всемирного тяготения в неживой природе⁸.

Из французских экономистов - предшественников Смита следует упомянуть Ф.Кенэ, давшего наиболее недвусмысленную формулировку "экономического принципа", который есть не что иное, как описание мотивации субъекта, исследуемого экономической наукой: наибольшее удовлетворение ("радость"), достигнутое с наименьшими затратами или тяготами труда⁹.

в начало

2. "Экономический человек

Таким образом, идея "экономического человека" (в то время еще так не называемая) в конце XVIII в. просто носилась в европейском воздухе. Но все же нигде и ни у кого она не была сформулирована настолько отчетливо, как в "Богатстве народов"¹⁰. Вместе с тем Смит стал первым экономистом, положившим определенное представление о человеческой природе в основу целостной теоретической системы.

В самом начале "Богатства народов" он пишет о свойствах человека, налагающих отпечаток на все виды его хозяйственной деятельности. Во-первых, это "склонность к обмену одного предмета на другой", во-вторых, - собственный интерес, эгоизм, "одинаковое у всех людей постоянное и неисчезающее стремление улучшить свое положение"¹¹.

Эти свойства взаимосвязаны: в условиях широкого развития обмена, невозможно установить с каждым из "партнеров" личные отношения, основанные на взаимной симпатии. Вместе с тем обмен возникает именно потому, что даром получить нужные предметы у эгоистического по природе соплеменника невозможно¹².

Отмеченные свойства человеческой природы имеют у Смита важные экономические последствия. Они ведут к системе разделения труда, в которой индивид выбирает такое занятие, при, котором его продукт будет иметь большую стоимость, чем в других отраслях. "Каждый отдельный человек постоянно старается найти наиболее выгодное приложение капитала, которым он может распоряжаться. Он имеет в виду собственную выгоду, а отнюдь не выгоды общества"¹³.

Однако Смит в отличие от Гоббса и меркантилистов не противопоставляет частный интерес общему благу ("богатству народов''). Дело в том, что это богатство, вынесенное в заголовок его труда, о преумножении которого так долго говорили меркантилисты, равно, по Смиту, сумме стоимостей, созданных во всех отраслях хозяйства. Таким образом, выбирая отрасль, где его "продукт будет иметь большую стоимость, чем в других отраслях", человек, ведомый эгоистическим интересом, самым непосредственным образом "помогает обществу".

Когда же приток капитала из других отраслей в более рентабельную достигает такого уровня, что стоимость товаров падает и сравнительная выгодность исчезает, собственный интерес начинает направлять владельцев капитала в другие сферы его приложения, что опять-таки в интересах общества.

Но вместе с тем Смит отнюдь не идеализирует эгоизм владельцев капитала: он хорошо понимает, что собственный интерес капиталистов может заключаться не только в производстве выгодных продуктов, но и в ограничении аналогичной деятельности конкурентов. Он даже отмечает, что норма прибыли, как правило, находится в обратной зависимости от общественного благосостояния, и поэтому интересы купцов и промышленников в меньшей степени связаны с интересами общества, чем интересы рабочих и землевладельцев. Более того, этот класс "обычно заинтересован в том, чтобы вводить общество в заблуждение и даже угнетать его''¹⁴, пытаясь ограничить конкуренцию. Но если государство следит за свободой конкуренции, то "невидимая рука", т. е. собственный интерес плюс свободная конкуренция, объединяет в итоге разрозненно действующих эгоистов в упорядоченную систему, обеспечивающую общее благо.

Так, Смит аккуратно развязывает узел, образованный переплетением личных и общественных интересов, который долгое время с разных сторон пытались распутать меркантилисты и философы.

Изложенная нами схема того, как работает мотив личного интереса в теоретической системе Смита, не должна создавать впечатления, что мотивация экономического поведения понимается автором "Богатства народов" чисто абстрактно. Смит выводит своего эгоиста не из умозрительных соображений о природе человека, а из своих наблюдений за окружающим его реальным миром. Теоретический каркас со всех сторон окружен полнокровной эмпирической плотью. Так, Смит не сводит собственный интерес людей к получению денежных доходов: на выбор занятий помимо заработка влияют также приятность или неприятность занятия, легкость или трудность обучения, постоянство или непостоянство занятий, больший или меньший престиж в обществе и, наконец, большая или меньшая вероятность успеха. Например, люди, занимающиеся неприятным, презираемым обществом делом - мясники, палачи, кабатчики, вправе претендовать на большую прибыль, и т.д. ¹⁵

Эти факторы компенсируют неравенство доходов и тоже входят в целевую функцию экономического субъекта. Различает Смит также интересы представителей основных классов современного ему общества: собственников земли, наемных рабочих и капиталистов.

Столь же реалистичен подход Смита и к другим компонентам модели человека: его интеллектуальным способностям и информационным возможностям. С этой стороны человека, о котором идет речь в "Богатстве народов", можно, пожалуй, охарактеризовать так: он компетентен в том, что затрагивает его личные интересы. Он действует по принципу: "своя рубашка ближе к телу" и лучше, чем кто-либо другой, способен идентифицировать свой собственный интерес. Конкурентом в этой области является для него государство, которое претендует на то, что лучше всех своих граждан понимает, что им нужно. Борьба с этим вмешательством государства в частную экономическую жизнь как раз и составляет главный полемический заряд "Богатства народов", которому эта книга обязана в первую очередь своей популярностью у современников. Полемика Смита настолько красноречива и актуальна, что хочется привести здесь одну большую цитату: "Государственный деятель, который попытался бы давать частным лицам указания, как они должны употреблять свои капиталы, обременил бы себя совершенно излишней заботой, а также присвоил бы себе власть, которую нельзя без ущерба доверить не только какому-либо лицу, но и какому бы то ни было совету или учреждению и которая ни в чьих руках не оказалась бы столь опасной, как в руках человека настолько безумного и самонадеянного, чтобы вообразить себя способным использовать эту власть"¹⁶. На долю государства Смит отводил, помимо уже упоминавшегося контроля за свободой конкуренции, лишь функции обороны, обеспечения правопорядка и те важные области, которые недостаточно привлекательны для вложений частных лиц.

"Начала политической экономии и налогового обложения" Д. Рикардо представляют собой новый тип экономического исследования по сравнению с "Богатством народов" А.Смита. Методом мыс ленного эксперимента, изолирующей абстракции Рикардо стремился открыть объективные "экономические законы" (именно он впервые употребил это словосочетание), по которым происходит распределение благ в обществе. Для того чтобы выполнить эту задачу, он уже не употреблял никаких специальных допущений относительно человеческой природы, считая, что стремление к собственному интересу самоочевидно и не нуждается не только в доказательствах, но и в простом упоминании. Более того, стремясь к идеалу научности, Рикардо считал предметом научного экономического анализа лишь такое поведение людей, которое продиктовано их личными интересами, и полагал, что построенная таким образом теория не может быть опровергнута фактами. Вместе с тем, при всей "объективности" и "дедуктивности" своей экономической теории Рикардо, как и Смит, не прибегал к сильным абстракциям относительно человеческого поведения в экономике, а удовлетворялся моделью человека, заимствованной из повседневного опыта. Между строк рикардовского текста, в формулировках его законов проглядывают знакомые черты "компетентного эгоиста" из "Богатства народов". Главная фигура для него - "капиталист, ищущий прибыльного применения для своих средств"¹⁷. Как и у Смита, собственный интерес не сводится к чисто денежному: капиталист "может поступиться частью своей денежной прибыли ради верности помещения, опрятности, легкости или какой-либо другой действительной или воображаемой выгоды, которыми одно занятие отличается от другого"¹⁸, что приводит к разным нормам прибыли в разных отраслях.

Как и Смит, Рикардо отмечал специфику экономического поведения отдельных классов, среди которых лишь капиталисты ведут себя в соответствии с логикой собственного интереса, но и это стремление модифицируется различными привычками и предрассудками, например, упрямым нежеланием расставаться с гибнущим предприятием или предубеждением против выгодных вложений капитала за границу, побуждающим "большинство лиц со средствами скорее довольствоваться низкой нормой прибыли у себя на родине"¹⁹. Что же касается рабочих, то их поведение, как отмечал Рикардо, подчинено привычкам и "инстинктам"?²⁰, а землевладельцы представляют собой праздных получателей ренты, не властных над своим экономическим положением.

Итак, в произведениях английских классиков - в явном виде у Смита и в неявном у Рикардо - использовалась модель индивида, которая часто называется "экономическим человеком"²¹. Она характеризуется:

1. определяющей ролью собственного интереса в мотивации экономического поведения;

2. компетентностью (информированностью + сообразительностью) экономического субъекта в собственных делах;

3. конкретностью анализа: учитываются классовые различия в поведении и неденежные факторы благосостояния.

Эти свойства экономического субъекта (особенно развитые у капиталистов) Смит и Рикардо считали изначально присущими каждому человеческому существу. Критики же капитализма, считающие его преходящим этапом в истории человечества, отмечали, что такая концепция человека была продуктом складывавшегося в ту эпоху буржуазного общества, в котором "не осталось никакой другой связи между людьми, кроме голого интереса, никакого другого мотива, регулирующего совместную жизнь, кроме эгоистического расчета"²².

Значение этой модели человека для истории экономической мысли состоит прежде всего в том, что с ее помощью политическая экономия выделилась из моральной философии как наука, имеющая свой предмет - деятельность "экономического человека".

Но еще раз подчеркнем, что ни Смит, ни Рикардо не занимались рефлексией по поводу предпосылок своих исследований и не подозревали, что всю жизнь "говорят прозой".

Методология классической школы, и в первую очередь концепция "экономического человека", подверглась фундаментальному теоретическому осмыслению лишь в работах Дж.С.Милля²³. Дж.Милль, автор основополагающей работы о логике различных наук, получивший глубокое и разностороннее образование, человек, порвавший с утилитаристской этикой Дж.Бентама и своего отца Дж.Милля и сблизившийся с английскими романтиками, был конечно далек от наивной веры своих предшественников в вечность и естественность "собственного интереса". Он подчеркивал, что политическая экономия охватывает не все поведение человека в обществе: "Она рассматривает его лишь как существо, желающее обладать богатством, и способное сравнивать эффективность разных средств для достижения этой цели. Она полностью абстрагируется от любых других человеческих страстей и мотивов, кроме тех, которые можно считать вечными антагонистами стремления к богатству, а именно, отвращения к труду и желания безотлагательно пользоваться дорого стоящими наслаждениями"²⁴. Таким образом, согласно толкованию Милля, экономический анализ движется как бы в двухмерном пространстве, на одной оси которого - богатство, а на другой - неприятности, подстерегающие человека на пути к этой цели.

Милль считал этот подход безусловно односторонним: действительная мотивация человека намного сложнее, однако утверждал, что такая абстракция, когда "главная цель рассматривается как единственная"²⁵, есть подлинно научный способ анализа для общественных наук, в которых невозможен эксперимент и опирающаяся на него индукция.

Политическая экономия, по Миллю, ближе к геометрии, ее исходный пункт - не факты, а априорные предпосылки (абстракция человека, стремящегося только к богатству, может быть уподоблена, по мнению Милля, абстракции прямой линии, имеющей длину, но не имеющей ширины²⁶. Однако из всех наук наиболее родственной политической экономии он считал механику, оперирующую отдельными, не растворяющимися друг в друге телами. Результаты их взаимодействия можно вычислить теоретически, а затем проверить эти дедуктивные выводы на практике, учтя действие прочих равных, от которых мы абстрагировались вначале.

Аналогично и абстрактный характер политической экономии, по Миллю, вовсе не означает ее неприменимости к практической жизни: "то, что верно абстрактно, верно и конкретно, но с надлежащими допущениями"²⁷, т.е., применяя принципы политической экономии к конкретному случаю, необходимо ввести в рассмотрение все "возмущающие воздействия", от которых абстрагировалась эта наука.

Силой своей отточенной логики Милль попытался поставить не высказанную методологию Смита и Рикардо, их основанные на здравом смысле представления о человеческой природе на строгую научную основу. Однако в таком безупречном с точки зрения логики виде концепция "экономического человека" кое-что потеряла. Понимание ее Миллем как чисто теоретической абстракции оказало определяющее влияние на дальнейшее развитие методологии политической экономии, причем последующая эволюция, как будет показано ниже, состояла в нарастающей степени абстрактности анализа, увеличивающемся отрыве поведенческих предпосылок от повседневной реальности и житейского опыта.

Есть в статье Милля и еще один пункт, который на первый взгляд обобщал опыт классиков, но в то же время вел к отступлению от них. Речь идет о том месте, где упоминаются различные факторы, противодействующие стремлению к богатству. Казалось бы, налицо всего лишь смена акцента: и Смит, и Рикардо писали о том, что стремление к богатству нельзя сводить к погоне за деньгами. Вектор благосостояния (говоря более современным языком) включал у них, помимо главного компонента -денежного богатства, также и общественный престиж, "приятность" занятия, надежность помещения капитала и т.д. (см.выше). Однако и Смит и Рикардо предполагали, что эти неденежные выгоды, отличающие одно помещение капитала от другого, постоянны во времени²⁸ и "возмещают малые размеры денежного вознаграждения в одних отраслях и уравновешивают слишком высокое вознаграждение в других"²⁹. Таким образом, здесь мы имеем дело с конкретизацией целевой функции капиталиста - максимизации богатства (благосостояния). У Милля же речь идет об отвращении к труду вообще как к средству добывания богатства, а это свойство никак не присуще целеустремленному, энергичному, трудолюбивому и прижимистому капиталисту у Смита и Рикардо. Здесь из-за спины "экономического человека" классической школы уже выглядывает гедонист, обитающий в трудах Дж.Бентама, взгляды которого будут рассмотрены ниже.

Эти методологические воззрения Милль пытался воплотить в своем главном труде - "Основы политической экономии". Особенно показательна здесь маленькая глава "О конкуренции и обычае"³⁰. Как пишет автор, английская политическая экономия законно предполагает, что распределение продукта происходит под определяющим воздействием конкуренции. Однако в реальности часты случаи, когда обычаи и привычки оказываются сильнее. Милль отмечает, что "принципом, в сколько-нибудь значительной степени регулирующим соглашения экономического характера, конкуренция стала лишь с недавнего времени"³¹. Но и в современной ему экономике "обычай успешно удерживает свои позиции в борьбе с конкуренцией даже там, где вследствие многочисленности конкурентов и общей энергии, проявляемой в погоне за прибылью"³², последняя получила сильное развитие. Что же говорить тогда о странах континентальной Европы, "где люди довольствуются меньшими денежными барышами, не столь дорожа ими по сравнению со своим покоем или своими удовольствиями?" ³³. Здесь очевидно, что Милль полностью разделяет концепцию "экономического человека" Смита и Рикардо (ведь конкуренция есть единственно возможный способ сосуществования юридически свободных "экономических человеков"), сознавая в то же время ее ограниченную применимость во времени и пространстве.

в начало

3. Арифметика счастья

Основоположник английского утилитаризма Дж. Бентам не был, строго говоря, экономистом. Однако он оказал большое влияние на экономистов, входивших в руководимый им кружок "философских радикалов": Д. Рикардо, Дж. Милля и других, и его экономические произведения занимают три объемистых тома. По его собственным словам, "у философии нет более достойного занятия, чем оказывать поддержку экономике повседневной жизни"³⁴. Имя этого человека, как правило, редко фигурирует в курсах истории экономической мысли. Однако его роль в формировании модели человека в западной политической экономии не уступает влиянию Смита, а в чем-то и превосходит его. Амбиции Бентама в области общественных наук были чрезвычайно обширны: он хотел, подобно Ньютону в физике, открыть универсальные силы, управляющие всем человеческим поведением, дать способы их измерения и в конечном счете осуществить программу реформ, которые бы сделали человека лучше.

Целью всякого человеческого действия и "предметом каждой мысли любого чувствующего и мыслящего существа" Бентам провозгласил "благосостояние (well-being) в той или иной форме"³⁵ и, следовательно, единственной универсальной общественной наукой, по его мысли, должна стать "эвдемоника" - наука или искусство достижения благосостояния.

Благосостояние же трактовалось им в последовательно гедонистском духе: "Природа отдала человечество во власть двум суверенным повелителям: страданию и наслаждению. Они одни указывают нам, что мы должны делать, и определяют, что мы сделаем"³⁶. Страдания и наслаждения, естественно, не ограничиваются сферой чисто экономических интересов: так, любовь (силу которой Бентам сопоставлял с силой пара в физике) вполне способна превзойти денежный интерес³⁷. Бентам признавал и альтруистические мотивы, но не верил в их искренность, и предполагал, что за ними кроются те же личные удовольствия (от хорошей репутации и т.д.) ³⁸. Весьма любопытен такой пассаж: Бентам полагал, что эгоистическая мотивация не проходит через стадию рефлаксии, т.е. самоосознания человеком своих целей. Часто жена может гораздо лучше мужа объяснить причины его поступков. Но и здесь Бентам находит гедонистическую трактовку: человеку просто неприятно заниматься самокопанием, потому что это обнажает его эгоистические, не одобряемые обществом мотивы.

Но безусловная оригинальность Бентама проявилась не в области мотивации, а в степени рациональности, которую он приписывал каждому человеку. Вентам исходил из того, что наслаждения и страдания поддаются количественному измерению и соизмерению: "Кто не станет подсчитывать, когда речь идет о таких важных материях, как страдания и наслаждения? Люди считают, одни менее, другие более точно, но считают все''³⁹.

Наслаждения и страдания, согласно Бентаму, являются своего рода векторными величинами. Основными компонентами этих векторов он считает: 1) интенсивность, 2) продолжительность, 3) вероятность (если речь идет о будущем), 4) доступность (пространственная), 5) плодотворность (связь данного удовольствия с другими), 6) чистота (отсутствие элементов обратного знака, например, удовольствие, сопряженное со страданием, чистым не является), 7) охват (количество людей, затронутых данным чувством) ⁴⁰. Важнейшими компонентами считаются первые два. Соответственно благосостояние, как предполагает автор, может измеряться следующим образом: берется сумма интенсивностей всех удовольствий за данный период времени, умноженных на их продолжительность, и из нее вычитается общее количество страданий (рассчитанное по аналогичной формуле), испытанных за тот же период⁴¹.

Подсчет этот ведется для того, чтобы достичь наибольшей величины общественного блага: "максимального счастья для максимального числа людей" (формулировка, впервые употребленная Ф. Хатчесоном). Бентам (как и Смит) исходит из того, что интересы общества - не более, чем сумма интересов граждан. Поэтому, если возникает конфликт интересов разных общественных групп, необходимо решить дело в пользу тех, у кого потенциальное количество благосостояния в случае удовлетворения их интересов будет больше, а если эти количества равны, следует предпочесть более многочисленную группу.

В отличие от Смита Бентам не доверяет согласование индивидуальных "стремлений к благосостоянию" рынку и конкуренции. Он считает это прерогативой законодательства, которое должно награждать тех, кто способствует общественному благу, и наказывать тех, кто ему мешает.

Каковы же основные черты концепции человеческой природы Бентама в сопоставлении с концепцией "экономического человека", о котором мы говорили?

Во-первых, это большая глубина абстракции. Благодаря этому модель Бентама универсальна: она годится не только для экономической сферы, но и для всех остальных областей человеческой деятельности (Бентам считал политэкономию частной отраслью эвдемоники) ⁴². Модель эта настолько абстрактна, что не делает различия между представителями различных классов. Естественно, что оборотной стороной такой универсальности является бедность содержания бентамовской концепции человека⁴³.

Во-вторых, в сфере мотивации - это гедонизм, т.е. последовательное сведение всех мотивов человека к достижению удовольствий и избежанию огорчений.

Необходимым следствием гедонизма является пассивно-потребительская ориентация - Бентам подчеркивает, что всякая реальность интересует человека лишь тогда, когда ее можно с пользой для себя употребить. "Бентамовский человек" нацелен на немедленное потребление (будущие удовольствия входят в рассмотрение с меньшими весами, чем настоящие), а вся сфера производства и капиталовложений, находящаяся в центре внимания Смита и требующая активной деятельности, его интересует очень мало. "Стремление к труду, - пишет Бентам, - не может существовать само по себе, это псевдоним стремления к богатству, сам же труд может вызывать лишь отвращение"⁴⁴.

В-третьих, в сфере интеллекта - счетный рационализм. Бентам в принципе исходит из того, что каждый человек в состоянии производить все те арифметические действия, которые нужны для получения максимума счастья, хотя признает, что такого рода подсчет "недоступен прямому наблюдению"⁴⁵. Возможность ошибки не исключается, но приписывается либо недостаточной способности людей к арифметике, либо их злой воле (в случае, если человек пристрастно оценивает счастье других людей), либо, наконец, простым предрассудкам. Начисто игнорирует Бентам влияние на принятие решений со стороны каких-либо эмоций.

У классиков, напомним, речь идет о способности индивида пони мать свой интерес лучше кого-либо другого, без всякой метафизики и математики. К умственным способностям "экономического человека" не предъявляется никаких особых требований. Те же ситуации, когда люди действуют недостаточно рационально (с точки зрения объективного наблюдателя), классики склонны объяснить не столько их глупостью, сколько влиянием неденежных целей, в том числе и связанных с эмоциями.

Столь большое внимание, которое нам пришлось уделить различию концепций человека у классиков и Бентама, на наш взгляд заслуженно. Ему обычно уделяется в истории политической экономии гораздо меньше места, чем эффектным методологическим спорам классиков с исторической школой; маржиналистов - с новоисторической школой, а также институционализмом; неоклассиков - с "бихевиористским" направлением (эти вопросы мы постараемся осветить ниже). Более того, многие авторы считают эти концепции сходящимися к единой модели экономического субъекта. Так, У.К. Митчелл в своем глубоком и содержательном курсе лекций о типах экономической теории отмечает, что "Бентам выразил наиболее ясно концепцию человеческой природы, преобладающую среди его современников (а их было 2-3 поколения). Он помог экономистам понять, о чем они говорят"⁴⁶. Современный швейцарский экономист П. Ульрих прибегает к такому сравнению: "жизненный путь "экономического человека" начался поколение спустя после Смита. Он произошел от бракосочетания классической политической экономии с утилитаризмом. Родовспомогателем был Д.Рикардо.''⁴⁷ Поэтому мы считаем нужным выделить принципиальные различия моделей человека у классиков и Бентама, которые наиболее ярко проявились позднее, в ходе маржиналистской революции.

в начало

4. Противники "экономического человека": историческая школа

Наиболее сильная оппозиция английской классической школе возникла в Германии, где сложилась иная, не похожая на английскую, комбинация исторических и идеологических условий. Сравнительно отсталая экономика с наличием полуфеодальных элементов и слабым развитием конкуренции и специфический социально-политический строй: мелкие государства, сильные сословные и цеховые структуры - все это никак не располагало к быстрому и бесконфликтному усвоению фритредерских идей "Богатства народов" (которое было немедленно переведено на немецкий язык). Реакции отторжения способствовали и идейная среда, характерная для Германии той поры⁴⁸.

Во-первых, историзм был присущ немецкой мысли в значительно большей степени, чем английской: по Гегелю, развитие человечества можно понять лишь путем философского анализа закономерностей действительного исторического процесса; на юридических факультетах, которые занимали особое положение в германских университетах, - в них готовили многочисленную армию чиновников, - законы изучали как продукт длительного исторического развития. Вентам же предлагал придумать и ввести в действие новые законы, исходя не из исторического опыта, а из "арифметики счастья". К истории обращались и влиятельные представители немецкого романтизма в философии, литературе и искусства: они искали в ней достойный подражания национальный идеал, который объединил бы раздробленные немецкие земли.

Напомним, что Смит, хотя в его книге можно встретить массу исторических примеров, не выводил свои идеи из опыта истории, а, напротив, иллюстрировал их с его помощью. Сами же идеи шли явно от "естественной природы человека".

Во-вторых, немецкая идеология той поры была этатистской. Гегелевская философия истории видела в современном государстве свою вершину. Для немецких мыслителей индивиды существуют ради государства, а не наоборот, как для Смита и Рикардо⁴⁹. Государство никак не может быть сведено к простой совокупности своих граждан. Оно защищает их и обеспечивает им достойную жизнь. Соответственно и экономическая наука Германии того времени, так называемая камералистика, являлась по сути дела, развернутым предписанием того, как управлять государством, и была похожа скорее на армейский устав, чем на описательную науку.

Историзм и отражение существенной роли государственных институтов предполагают менее абстрактный взгляд на экономическую систему и экономическое поведение, чем гипотеза о гармоничном сосуществовании атомистических эгоистов. Это неизбежно наложило сильный отпечаток на развитие оригинальной немецкой школы экономистов, получившей название исторической. Представители исторической школы так же, как и Милль понимали, что модель экономического человека представляет собой абстракцию, но в отличие от Милля считали ее применение неправомерным как из научных, так и из этических соображений.

Они (в первую очередь Б.Гильдебранд и К.Книс) выступали против индивидуализма классической школы, считая подходящим объектом анализа для экономиста "народ", причем не как простую совокупность индивидов, а как "национально и исторически определенное, объединенное государством целое"⁵⁰. Что же касается отдельного человека, то он, по словам Б.Гильдебранда, "как существо общественное есть прежде всего продукт цивилизации и истории. Его потребности, его образование и его отношение к вещественным ценностям, равно как и к людям, никогда не остаются одни и те же, а географически и исторически беспрерывно изменяются и развиваются вместе со всею образованностью человечества"⁵¹.

Каковы же эти факторы, определяющие индивида как часть народа? Среди географических в первую очередь упомянуты при родные условия, принадлежность к той или иной расе и "национальный характер"⁵². Так, по мнению Книса, для англичан характерны: расчетливый эгоизм, национальная гордость, чувство сословной принадлежности, мужество, необходимое для самоуправления. Французам присуще стремление к равенству, наслаждениям и новшествам, хороший вкус. Немцы отличаются обдуманностью действий, прилежанием, гуманизмом и чувством справедливости. Находится, что сказать и об итальянцах, голландцах, испанцах. Что же касается исторических факторов, то под ними понимается одно временно накопленная сумма средств производства и уровень культуры в обществе. (Это сочетание Книс называет капиталом) ⁵³.

Как же влияет этот набор факторов на основные мотивы человеческого поведения в экономике? К эгоизму классиков добавляются еще два, гораздо более благородных побуждения: "чувство общности" и "чувство справедливости"⁵⁴. Смит, по мнению Книса, абсолютизировал современные ему общественные условия, порождающие эгоизм индивида, которые, с точки зрения немецкого экономиста, остались в XVIII в. Что же касается цивилизованного XIX столетия, то "мы больше не считаем "высшим из благ" приобретение максимального количества вещественных благ и получаемое при их помощи наслаждение"⁵⁵.

Прогресс нравов и расцвет двух упомянутых неэгоистических побуждений проявляются, согласно автору, в расцвете частной благотворительности.- А если человек настолько альтруистичен в потреблении, что делится со своими ближними, то, видимо, в производстве он тоже не руководствуется чисто эгоистическими мотивами. В доказательство этого тезиса Кипе приводит такой трогательный довод: в наши дни фабрикант платит рабочим минимальную заработную плату не по своей воле, а "только под давлением конкуренции"⁵⁶. Таким образом, модель экономического субъекта исторической школы существенно отличается от классического "экономического чело века" и бентамовского гедониста. Если "экономический человек" - хозяин своих намерений и действий, а гедонист - пассивен, но одержим единственной страстью - быть несчастливее, то человек исторической школы представляет собой пассивное существо, подверженное внешним влияниям и движимое вперемежку эгоистическими и альтруистическими побуждениями. Такая множественность мотивов, очевидно, не оставляла места для действия объективных экономических законов (не решаясь спорить со Смитом, Книс и Гильдебранд отдавали им во власть лишь Англию ХУШ в.), а значит, и для науки политической экономии⁵⁷. К. Книс пишет, что все экономические явления и законы "национальной экономии" порождены комбинацией двух факторов: реального (материальная внешняя среда) и личного (внутренняя духовная жизнь человека). Следовательно, экономическая деятельность является органической частью общественной жизни, ограничена законами и моралью. Политическая же экономия может осмыслить лишь воздействие реального фактора и потому ее выводы носят лишь относительный характер⁵⁸.

Однако, резко сужая допустимую область анализа экономической теории, историческая школа одновременно привлекла внимание к проблемам так называемой экономической этики - соотношения эгоистических интересов и "чувства общности и справедливости", без которых, видимо, действительно невозможно представить себе цивилизованного рыночного хозяйства. Эта проблематика, от которой "отмахнулась" английская классическая школа, занимает важное место в современной экономической науке.

Популярность исторической школы была очень велика в Европе (и не только в Германии, но даже и в Англии) второй половины XIX в. Экономисты - эпигоны классической школы пытались соединить экономическую теорию, идущую от "классиков" с эволюционно-критическим подходом исторической школы⁵⁹. Попытки такого синтеза заметны, в частности, в трудах видного немецкого экономиста, одного из основателей так называемой социально-правовой школы А. Вагнера.

Его "Учебник политической экономии" открывается подразделом, озаглавленным "Экономическая природа человека". Автор подчеркивает, что главное свойство этой природы - наличие потребностей, т.е. "ощущения нехватки благ и стремления ее устранить''⁶⁰.

Потребности Вагнер делит на две группы: потребности первого порядка, удовлетворения которых требует инстинкт самосохранения, и прочие потребности, удовлетворение которых обусловлено мотивом собственного интереса. Здесь, мы видим попытку ограничить сферу господства собственного интереса, предпринятую явно под влиянием исторической школы. Согласно Вагнеру, экономической деятельностью людей управляют и "эгоистические" мотивы: желание выгоды и боязнь нужды; надежда на одобрение и боязнь наказания (особенно у невольников); чувство чести и страх позора (особенно у цеховых ремесленников); стремление к деятельности как таковой и опасение последствий праздности; и один "неэгоистический": чувство долга и страх перед угрызениями совести⁶¹.

Антропоцентристский подход Вагнера к проблемам политической экономии, как известно, подверг критике К. Маркс. Однако его критика гораздо больше говорит о позиции самого Маркса, к которой здесь самое время перейти.

в начало

5. Сущность человека и персонификация капитала: концепция К. Маркса

О проблеме человека в произведениях К.Маркса и, в частности, в "Капитале" существует огромная литература⁶². Данная область разрабатывается исключительно философами, которых не слишком интересует такой узкий вопрос, как исследование рабочей модели человека для экономического анализа⁶³. Однако составить себе полное представление о модели человека Маркса-экономиста без знакомства с концепцией человека Маркса-философа действительно невозможно.

Существует также восходящая, в частности, к франкфуртской школе и Л. Альтюссеру, традиция противопоставления раннего Маркса (философа-гуманиста) позднему (стороннику экономического детерминизма). На наш взгляд, (подробный анализ данной проблемы не укладывается в проблематику книги) Маркс принадлежал к числу мыслителей, тяготеющих к созданию единой теоретической системы и, бесспорно существующее различие между его ранними и поздними работами объясняется (помимо естественного накопления эрудиции и углубления концепций в пору зрелости автора) прежде всего тем, что на разных стадиях своего творчества Маркс все-таки занимался разными проблемами, не теряя, однако, при этом из виду взаимосвязи элементов в создаваемой им глобальной теории человеческого общества.

На формирование концепции человека у Маркса безусловно оказали большое влияние философские идеи Гегеля и Фейербаха. У Гегеля человек - это прежде всего воплощение мирового духа, который только через человека - мыслящего субъекта - обретает волю и сознание. Активная деятельность человека усматривалась Гегелем прежде всего в познании абсолютной идеи. Чем глубже сознает человек ее логику, тем более свободным он становится. (Кстати, именно этот процесс Гегель называл преодолением отчуждения, т.е. объективации мирового духа в материи.) У Фейербаха человек - не только и не столько мыслящий субъект, сколько материальное существо, имеющее биологическую природу. Но в эту природу Фейербах включил стремление к счастью, которое недостижимо в одиночку, без другого человека, и поэтому выходит за рамки эгоизма и ведет к единению всего человеческого рода.

Взгляды Фейербаха и Гегеля в переосмысленном виде легли в основу концепции человека раннего Маркса, сформулированной в работе "К критике гегелевской философии права" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.т.1).

Сущностью человека Маркс считал единство индивида с природой и обществом в целом, частью которых он является. Это близко к взглядам Фейербаха, но в отличие от последнего Маркс уделяет больше внимания не природной, а общественной определенности человека⁶⁴. Важнейшей его потребностью Маркс считает потребность действовать для всеобщего блага и таким образом проявить себя в обществе. Следовательно, сущность человека молодой (да и зрелый) Маркс видел не в эгоизме, а в саморазвитии личности в рамках общества и в его интересах. Однако этому явно противоречило господство в реальной жизни эгоистических экономических интересов (достаточно вспомнить, с каким возмущением молодой Маркс отозвался на эгоизм, проявленный Рейнским ландтагом в вопросе о кражах леса) ⁶⁵.

Отклонение реальных людей от своей "родовой сущности" Маркс объяснил с помощью исторической диалектики, сущности и существования. Возникает хорошо нам знакомая "трехчленная" схема исторического развития.

В примитивной, общинной стадии человек близок к природе и труд его носит непосредственно общественный характер в рамках общины. Но рамки эти узки и ограниченны - человек является не общественным, а клановым существом.

Материальный прогресс приводит ко второй стадии общественного развития - классовому обществу. При этом, с одной стороны, растет взаимозависимость людей, человек социализируется и таким образом приближается к своей сущности.

С другой стороны, разделение труда и возникновение классов ведут к отчуждению: человеческая деятельность и ее плоды становятся независимыми от человека и, более того, господствуют над ним. Труд превращается в тягостную повинность, а продукт отбирается собственниками средств производства.

Высшей степени и взаимозависимость людей, и отчуждение достигают при капитализме, где капитал господствует над трудом, который, в свою очередь, полностью превращается в деятельность для заработка - "односторонний абстрактный труд"⁶⁶, и частный экономический интерес мешают достижению человеком своей сущности.

Уничтожив отчуждение в этот момент, пролетариат, по мысли Маркса, сможет наконец привести историческое развитие к человеку, существование которого будет соответствовать его сущности. Итак, философскую концепцию человека у Маркса можно схематично свести к диалектике общественной сущности человека, представляющей собой по сути дела этический идеал, и конкретных исторических условий, мешающих ее реализации. Познав (по-гегелевски) свою сущность и историческую логику общественного развития, человек сможет (усилиями угнетенного класса) вырваться из дисгармоничной предыстории человечества и вступить в его подлинную гармоничную историю. Пока же приходится жить в предыстории, свойства чело века будут определяться объективными историческими и в первую очередь экономическими условиями его существования. Таков приблизительно ход мыслей, приведший Маркса от философии к исследованию экономических проблем, увенчавшемуся работой над "Капиталом". Это позволяет понять и резко негативное отношение Маркса к примитивному, лишенному исторического контекста толкованию природы человека как неизменной совокупности потребностей, которое было присуще экономистам бентамовской школы. Отсюда и критика самого Бентама и более развернутый отзыв о человеке применительно к теории А.Вагнера, только что нами упомянутой.

Маркс подчеркивает, что человек в теории Вагнера абстрактен, он "есть не более, как профессорский человек", относящийся к природе не практически, а теоретически⁶⁷. Этот абстрактный "человек вообще", не может иметь конкретных потребностей, говорить о них было бы противоречием, поскольку потребности возникают только в обществе. "Если же это человек, живущий в какой бы то ни было форме общества то в качестве исходного пункта следует принять определенный характер общественного человека, т.е. определенный характер общества, в котором он живет, так как здесь производство, стало быть его процесс добывания жизненных средств, уже имеет тот или иной общественный характер"⁶⁸.

Именно этот определенный конкретными условиями характер общественного человека капиталистического общества раскрывается перед нами на страницах "Капитала". Здесь сущность человека предстает перед нами в неузнаваемо искаженном, отчужденном виде. Система разделения труда и товарных отношений отнимает у человека его "родовую" (сущностную) жизнь, сводя ее к индивидуальному существованию. При этом человек отделен и от своей собственной трудовой деятельности и от ее продукта (товара, средств производства, превращенных в капитал), который к тому же начинает над ним господствовать⁶⁹

Как пишет Маркс, "главные агенты самого этого способа производства, капиталист и наемный рабочий как таковые, сами являются лишь воплощениями, персонификациями капитала и наемного труда; это определенные общественные характеры, которые накладывает на индивидуумов общественный процесс производства"⁷⁰. Здесь мы ограничимся Марксовым анализом основного хозяйствующего субъекта буржуазного общества - капиталиста. Он, как и рабочий, ведет, по Марксу, отчужденное существование, и цель его в точности совпадает с объективной целью капитала, т.е. с его ростом⁷¹. Поэтому, как и Рикардо, Маркс не испытывает необходимости рас сматривать фигуру капиталиста отдельно от капитала (хотя Рикардо, естественно, не думал при этом ни о каком отчуждении).

Для того чтобы добиться этой цели, сознание капиталистов вовсе не должно быть непогрешимым, как это предусматривают некоторые модели экономической рациональности в политэкономии. Напротив, их представления о капиталистической экономике противоречивы и во многом прямо противоположны действительному положению дел⁷². Однако для практической деятельности таких поверхностных представлений, с точки зрения Маркса, вполне достаточно⁷³. Более того, ложное сознание участников производства, в свою очередь, способствует воспроизводству экономических отношений капитализма⁷⁴.

Как известно, Маркс строит свою теоретическую систему путем восхождения от абстрактного к конкретному, последовательно поднимаясь от уровня к уровню. Это совместное восхождение совершают и неразрывно связанные категории "капитал" и "капиталист", а значит, мотивация и содержание сознания последнего. Попробуем проследить за некоторыми этапами этого восхождения.

Первый уровень соответствует IV главе 1 тома ("Превращение денег в капитал"). Здесь впервые на сцене появляется фигура капиталиста - как олицетворенный, одаренный волей и сознанием капитал. Напомним, что капитал на данной ступени анализа представляется еще крайне абстрактно: как неизвестным образом самовозрастающая стоимость. Абстракцией является здесь и понятие "капиталиста": "поскольку растущее присвоение абстрактного богатства является единственным движущим мотивом его операции, постольку - и лишь постольку - он функционирует как капиталист"⁷⁵. Важно, что эта абстракция связана с мотивом экономической деятельности, т.е. с субъективной характеристикой капиталиста.

Кроме того, Маркс подчеркивает, что целью капиталиста является "не получение единичной прибыли...но ее неустанное движение"⁷⁶. Из реальных экономических субъектов этой абстракции в наибольшей степени соответствует, пожалуй, биржевой дилер. Для всех остальных прирост абстрактного богатства не является исключительной целью. На этой стадии, как видим, модель капиталиста полностью совпадает с абстракцией экономического человека (в рикардианском безличном варианте).

Второй уровень абстракции соответствует III отделу 1 тома "Капитала", раскрывающим тайну производства абсолютной прибавочной стоимости. "Капиталист" здесь предстает как эксплуататор наемного труда, как "классовый индивид", противостоящий другому классовому индивиду - наемному рабочему⁷⁷. На этом уровне объективная функция капитала и субъективная цель капиталиста сводятся к извлечению прибавочной стоимости путем эксплуатации рабочей силы.

Другие грани образа капиталиста исследуются в отделе IV, посвященном производству относительной прибавочной стоимости. Здесь функции капиталиста соотносятся с общественным разделением труда и ростом его производительности. Кооперация - мануфактура - фабрика - с каждой из этих исторических и логических стадий производства относительной прибавочной стоимости связано растущее значение управления рабочей силой и технологическими процессами. Эти "управление, надзор и согласование" являются при данном способе производства одной из функций капитала, а значит, и капиталиста⁷⁸.

Здесь в целевую функцию капиталиста включается научно-технический прогресс, увеличивающий производительность труда и относительную прибавочную стоимость.

Итак, мотивация капиталиста в этих разделах 1 тома "Капитала" вроде бы конкретизируется: целью его становится производство прибавочной стоимости⁷⁹.

Как известно, экономисты марксистской традиции возвели производство прибавочной стоимости в ранг основного экономического закона капитализма, который должен описать цель общественного производства при данном способе производства.

Однако здесь возникает следующая проблема. На данном уровне абстракции анализируются только категории "сущностного ряда" (у Маркса к ним относятся категории, фиксирующие чисто трудовую природу стоимости: абстрактный труд, стоимость, прибавочная стоимость, переменный капитал и т.д.). Эти категории, согласно Марксу, недоступны обыденному фетишизированному сознанию агентов производства, которое не может прорваться сквозь скрывающую суть явлений товарно-денежную вуаль. Поэтому сознательно стремиться к росту прибавочной стоимости может лишь капиталист, по случаю прочитавший соответствующее место у Маркса. Если же капиталисты стремились к росту прибавочной стоимости, не зная сущностных законов капитализма, то это можно объяснить лишь подсознанием, своего рода "классовым чутьем". Другое дело, когда в рассмотрение вводится категория заработной платы - цена труда, превращенная форма стоимости рабочей силы. С превращенными формами капиталист работать умеет: он борется за понижение цены труда точно так же, как торговался бы из-за цены любого товара, который он покупает для своего производства.

На более конкретном уровне, чем во всем отделе, находится и анализ добавочной (избыточной) прибавочной стоимости. Поэтому Марксу приходится вводить здесь понятие индивидуальной и общественной стоимости, хотя стоимость ранее определялась как общественно-необходимые затраты труда и говорить об индивидуальной стоимости в принципе некорректно. Это один из многих в "Капитале" примеров того, как более конкретная мотивация, приближающаяся к условиям реальной конкуренции, вторгается на более абстрактный уровень анализа⁸⁰.

Следующая важная стадия конкретизации образа капиталиста в "Капитале" Маркса, на наш взгляд, относится к III тому, где одна за другой вводятся категории "поверхностного" ряда: прибыль, издержки, средняя прибыль, процент, рента. Большое значение имеет отдел о проценте и предпринимательском доходе, где можно выделить абстракции капиталиста-собственника и функционирующего капиталиста.

Различие между ними - это различие между пассивным и активным капиталистом, между более абстрактной мотивацией собственника капитала и более конкретной мотивацией функционирующего капиталиста-управляющего.

Конкретизируется и описание информации, доступной капиталистам (в нее входит, например, представление о величине средней прибыли и компенсациях для отраслей с низким органическим строением капитала) ⁸¹.

Однако в целом иерархическая система все более конкретных образов капиталиста так и не доходит до самой поверхности, поскольку специальное учение о конкуренции, ссылки на которое часто встречаются в тексте "Капитала", Марксом так и не было создано. Надо оказать, что сама возможность строгого логического согласования абстрактной теории стоимости и капитала с фактами конкурентного процесса, абстрактной логики капиталиста - персонификации капитала - с поведением предпринимателя, находящегося в конкурентной среде, вызывает большие сомнения. Однако в целом следует отметить, что концепция человека в "Капитале" даже в рамках общей объективно-детерминистской схемы намного глубже и интереснее, чем модель "экономического человека", из которой она выросла. Не следует забывать и о том, что эта концепция была связана Марксом лишь с определенным историческим этапом раз вития капиталистического общества и, следовательно, применялась автором с большей исторической конкретностью, чем модели классической школы и Бентама. Однако сильный крен в сторону ситуационного детерминизма и достаточно высокий уровень абстракции, сохраняющийся даже в III томе "Капитала", затрудняет применение Марксовой модели капиталиста для исследования реальной, "поверхностной" капиталистической экономики.

в начало

6. Рациональный максимизатор - "маржиналистский человек"

Начало 70-х годов XIX века в истории мировой экономической мысли ознаменовалось так называемой маржиналистской революцией. В этом тезисе есть большая доля условности: к примеру, основные положения теории предельной полезности были сформулированы Г. Госсеном еще в надолго всеми забытой работе 1844 г., а начало массированного проникновения маржиналистских идей в экономическую литературу следует отнести только к середине 1880-х годов. По-разному протекала маржиналистская революция в различных странах⁸². Но факт остается фактом: публикация в 1871 г. "Теории политической экономии" У. Ст. Джевонса и "Оснований политической экономии" К. Менгера, а в 1874 г. "Элементов чистой политической экономии" Л. Вальраса действительно заложила новые основы западной экономической теории.

То, что три человека (Джевонс, Менгер и Вальрас), работая независимо друг от друга и опираясь на совершенно различные национальные традиции, - а в XIX в. национальные особенности английской, немецкой и французской политэкономии выступали очень ярко⁸³, - пришли к очень близким выводам, никак не могло быть случайным совпадением. Революцию, как мы знаем, порождает революционная ситуация. Какова же была предмаржиналистская ситуация в западной экономической теории, а точнее, в теории стоимости (ценности), потому что революция произошла именно здесь.

Господствовавшая в этой области парадигма опиралась на достижения английской классической школы в интерпретации Дж.С.Милля, который в 1848 г. неосторожно заявил, что "к счастью, в законах стоимости нет ничего, что осталось бы выяснить современному или любому будущему автору; теория этого предмета является завершенной"⁸⁴.

Эти незыблемые "законы стоимости" сводились к следующему:

1) Стоимость вещи бывает временная (рыночная) и постоянная (естественная). Последняя является центром, вокруг которого колеблется и к которому стремится первая.

2) Рыночная стоимость определяется спросом и предложением. При этом спросов свою очередь, зависит от рыночной стоимости.

3) Естественная стоимость по-разному определяется для невоспроизводимых и свободно (в любых количествах) воспроизводимых товаров. В первом случае (сюда ус относятся и монопольные ситуации) она зависит от редкости вещи, во втором (преобладающем), - от величины издержек производства товара и его доставки на рынок.

4) Издержки производства состоят из заработной платы и прибыли на капитал и определяются в конечном счете количеством затраченного труда⁸⁵.

Таким образом, в классической модели средний уровень цен (естественная стоимость) определяется в сфере производства и задается издержками. Предложение же товара определяется спросом, существующим при данной цене.

Надо сказать, что на Европейском континенте теория стоимости существовала в несколько ином виде. С одной стороны, там сильна была традиция, восходящая к Галиани-Кондильяку-Сэк) и связывающая ценность вещи с ее полезностью. С другой стороны, немецкая экономическая литература, испытывающая влияние мощной немец кой философии того времени, уделяла много внимания значению самого слова "ценность" (Wort), сооотносила его с прочими человеческими ценностями и т.д. При этом теории ценности на континенте обычно включали в себя и описанные Миллем "законы", хотя это, как правило, вело к противоречиям. Но от недостатков не была свободна и сама классическая теория в ее миллевском варианте. Во-первых, для любого, даже самого высокоразвитого и богатого общества (а может быть, именно для него в особенности), возможность безграничного увеличения производства, из которой исходит теория издержек, является скорее исключением, чем правилом. Во-вторых, объективная теория трактовала спрос на товар как "черный ящик". То немногое, что говорилось об определяющих его факторах, сводилось к банальному логическому кругу: спрос влияет на цены, а цены влияют на спрос. В-третьих, дуализм классической теории стоимости (совершенно разные объяснения для свободно воспроизводимых и невоспроизводимых благ) не давал покоя ученым, стремящимся создать стройную и всеобъемлющую теорию, раскрывающую сущность ценности/стоимости. (А именно такие цели ставились перед любой наукой в те допозитивистские времен⁸⁶.)

Маржиналисты попытались создать монистическую общую теорию ценности, исходя из предпосылок, совершенно противоположных предпосылкам классической школы.

В качестве исходного простейшего явления экономической жизни они выбрали отношение человека к вещи, проявляющееся в области личного потребления и обмена⁸⁷. Если для классической школы сущность обмена следует искать в сфере производства, то для маржиналистов, наоборот, само производство - это своеобразный косвенный вид обмена, а последний, в свою очередь, диктуется нуждами потребления⁸⁸.

Таким образом, в основе экономической теории маржиналистов неизбежно должна была лежать та или иная модель рационального потребителя. (Изменение стоящей перед теорией задачи требует пересмотра модели человека.) Выяснилось, что для этих целей хорошо подходит знакомая нам модель Дж.Бентама⁸⁹. Однако в концепцию человеческой природы Бентама маржиналисты внесли некоторые существенные дополнения.

Целью обмена и производства для каждого из их участников у маржиналистов остается получение максимальных наслаждений или наибольшее удовлетворение потребностей. Однако эта мотивация, свойственная бентамовской модели, дополняется так называемым 1 законом Госсена: удовольствие, полученное индивидом от единицы блага (полезность) уменьшается с ростом количества этих единиц, находящихся в его распоряжении. Иными словами, все потребности имеют тенденцию к насыщению. Этот фундаментальный факт маржиналисты считали очевидным свойством человеческой природы, а Джевонс, отстаивая его, ссылался и на результаты психологических экспериментов⁹⁰.

Применение закона убывающей полезности позволило маржиналистам (Джевонсу и Вальрасу) усовершенствовать и счетный аппарат своего экономического субъекта. Поскольку полезная отдача от каждой следующей единицы блага падает, а неприятности, связанные с ее добыванием, возрастают (будь то затраты труда при производстве или потеря других благ при обмене), неизбежно должен наступить момент, когда дальнейшее приращение благ даст не прирост удовольствий, а их сокращение. Такая ситуация прекрасно может быть описана в терминах дифференциального исчисления (оптимизационной задачи).

Максимального значения какой-либо нелинейной функции (прибыли или полезности) можно, как известно, достичь, только если ее первая производная равна нулю. Если найти экономические эквиваленты математическим терминам, это означает в случае максимизации прибыли равенство цены предельным издержкам, а в случае полезности при обмене - пропорциональность предельных полезностей благ их ценам (Джевонс). Влияние математического инструментария на формулировки теории предельной полезности у Джевонса и особенно у Вальраса очевидно и признано ими самими⁹¹. Основные свойства экономического субъекта у маржиналистов выбраны так, чтобы обеспечить однозначное решение задачи на максимизацию полезности. Получить единственное значение аргумента, при котором функция достигает максимума, можно только если функция полезности нелинейна, а этот удобный вид функции как раз придает закон убывающей полезности⁹².

Максимизацией полезности маржиналистский человек занимается не только в рамках удовлетворения данной потребности, но и выбирая между удовлетворением различных потребностей (а закон Госсена).

Таким образом, рациональный максимизатор полезности, ставший главным героем экономической теории маржиналистов, является законным наследником бентамовского гедониста, обогащенным арсеналом математического анализа⁹³.

Однако применение к теории ценности дифференциального исчисления требует, чтобы исследователь принял некоторые дополнительные технические допущения. Во-первых, оцениваемое благо должно быть бесконечно делимым, или, что то же самое, функция полезности должна быть непрерывной, а не дискретной. Во-вторых, эта функция должна быть дифференцируемой, т.е. иметь касательную в каждой точке, и, в-третьих, выпуклой, для того, чтобы производная в каждой точке была конечной⁹⁴.

Все три дополнительных условия вводятся для удобства вычисления и сужают круг явлений, объясняемых маржиналистской теорией. А свойство бесконечной делимости настолько не характерно для большинства благ, что Джевонсу и Маршаллу приходится делать оговорку, согласно которой функция полезности и вообще их экономическая теория относятся скорее не к одному субъекту, а к большой их совокупности⁹⁵, например к жителям Ливерпуля или Манчестера. Но ведь для совокупности потребителей по идее теряют смысл субъективные оценки и предпочтения⁹⁶.

"Фундаментальные законы", опирающиеся на модель экономического субъекта, которая может описать "усредненное" поведение больших масс людей, исследователь может вывести лишь путем интуитивного познания, интроспекции⁹⁷.

Модель человека, максимизирующего полезность, позволяла представить экономику в равновесии, т.е. в устойчивом, оптимальном состоянии (устойчивом именно потому, что оптимальном для всех участников - у них нет стимула стремиться к изменению существую щей ситуации) ⁹⁸. Такой подход предполагает чрезвычайно абстрактный взгляд на экономического субъекта. Углубление абстрактности идет по двум линиям: субъект становится проще, с точки зрения мотивации (отсекаются все его характеристики, кроме наслаждений и страданий, связанных с определенными благами, в том числе, естественно, классовая и национальная определенность; предполагается стабильность системы индивидуальных предпочтений и ее независимость от внешних воздействий) и рациональнее (он должен быть способен всегда достигать оптимума, иначе его состояние, а значит, и состояние всей экономики, не будет равновесным).

Особенно сильно отразился равновесный подход и соответствующий математический инструментарий на информационных и интеллектуальных характеристиках экономического субъекта.

Предпосылка равновесного, оптимального состояния как результата человеческого выбора подразумевает, что субъект должен располагать точным знанием хотя бы о всех доступных ему альтернативах⁹⁹. В случае же расширения теории до системы общего равновесия (Вальрас) необходима и более обширная информация о состоянии всей экономики в целом, которую Вальрас вводит через предпосылку всеобщего аукциона, где происходит "нащупывание" tatonnement).

Это знание не обязательно должно выражаться в каких-то конкретных числах, характеризующих полезность разных альтернатив. Джевонс подчеркивает, что он "не настаивает на том, что человеческий ум может аккуратно измерять, складывать и вычитать ощущения, чтобы выяснить их точное соотношение¹⁰⁰. Тем более не может быть и речи о сравнении ощущений разных людей. Единственный способ выяснить, какое ощущение человека больше, а какое меньше, состоит в том, чтобы понаблюдать за его реальным выбором (подход, предвосхищающий теорию "выявленных предпочтений" Самуэльсона). Однако так или иначе, сознательно или под сознательно, но знание должно присутствовать.

Статический характер маржиналистского равновесного анализа выражается в том, что в нем, как правило, не рассматриваются (или рассматриваются в особых разделах, не связанных непосредственно с основной теорией) процессы, происходящие в реальном времени. Будущее, его неопределенность, процесс получения информации экономическим субъектом для маржиналистов не существуют как реальные феномены. Но для принятия оптимального решения необходим точный прогноз того, чем закончится любой из возможных вариантов поведения. Таким образом, в свойства маржиналистского экономического субъекта попадает и "совершенное предвидение". Из той же "вневременности" вытекает и предпосылка мгновенной реакции на любые изменения внешних параметров: любое изменение условий равновесия в маржиналистской теории происходит дискретно, как переключение телевизионных программ, без всякого процесса адаптации.

Читатель, вероятно, уже заметил, что, говоря о модели человека у первых маржиналистов, мы все время ссылаемся лишь на двух из трех отцов-основателей: Джевонса и Вальраса (причем если Джевонс активно разрабатывал бентамовскую модель человека, то Вальрас, не любивший Бентама и утилитаризм, подходил к ней как к чисто математической концепции) и совсем не упоминаем Менгера. Это далеко не случайно. Теория Менгера и вытекающие из нее традиции австрийской школы политической экономии действительно обладают большим своеобразием.

Каковы же характерные особенности австрийской школы политэкономии? Прежде всего это последовательный, монистический субъективизм. Все категории экономической науки австрийцы в отличие от других направлений маржинализма стремятся вывести только из отношения индивида к вещи, его предпочтений, ожиданий, познаний. Как настойчиво, раз за разом подчеркивает К.Менгер, любые блага, сами по себе, с точки зрения экономиста, лишены каких-либо объективных свойств, и прежде всего ценности. Эти свойства придает им лишь соответствующее отношение того или иного субъекта.

Так, сущность процента состоит у австрийцев в разной оценке настоящих и будущих благ, издержки производства (в отличие, на пример, от Маршалла) - в упущенной пользе, которую производительные блага могли бы принести, если бы были употреблены не так, как на самом деле, а иначе, и т.д. При этом субъект у австрийцев не гарантирован от ошибок - он может, к примеру, неверно оценить свои будущие потребности и средства их удовлетворения - и эти его ошибки не будут "отброшены" рынком, а сыграют свою роль наравне с более правильными оценками в определении цены данного блага.

Особый акцент, который австрийцы делают на неопределенности будущего и возможности ошибок, огромное значение, придаваемое ими, особенно Менгером, знаниям экономического субъекта, имеющейся в его распоряжении информации, резко выделяют их на фоне других маржиналистов и делают их теории особенно важными в наши дни, когда проблема поиска и обработки информации находится на переднем крае экономических исследований.

Можно смело утверждать, что степень рациональности, требуемая от хозяйственного субъекта, находится в теориях австрийцев на порядок ниже, чем в моделях Джевонса и Вальраса. Это проявляется, в частности, и в другой особенности австрийской школы, а именно в том, что австрийцы не употребляют не только математических методов исследования, но даже геометрических иллюстраций своих теоретических положений (как Вальрас, Джевонс и Маршалл). Эта черта австрийской школы бросается в глаза каждому; вы не найдете в их книгах не только дифференциальных уравнений, но и привычных диаграмм с кривыми спроса и предложения. Конечно, это можно объяснить и тем, что основоположники австрийской школы, получившие юридическое образование, просто не владели техникой математического анализа. Однако главная причина совершенно иная. Дело даже не только в том, что для удобства анализа функция полезности должна обладать (как уже говорилось выше) определенными, не слишком реалистичными свойствами.

Математическая версия теории предельной полезности предполагает, что хозяйственный субъект безошибочно находит оптимальный для себя вариант, а это противоречит упомянутым выше положениям австрийцев (прежде всего Менгера) о неопределенности и ошибках. Поэтому игнорирование австрийцами математического анализа позволяет им не только охватить своей теорией более широкий круг явлений, но и сохранить ее непротиворечивость и остаться в рамках несколько более реалистичной модели человеческого поведения¹⁰¹.

Здесь мы подходим к следующей отличительной черте австрийской школы - методологическому индивидуализму. Все экономические проблемы австрийцы (за исключением того же Менгера) рассматривали и решали на микроуровне, на уровне индивида. Они не признавали и не признают специфических макроэкономических явлений, несводимых к простой равнодействующей индивидуальных предпочтений и решений. С нашей точки зрения, последнее объясняется стремлением австрийцев к вскрытию сущности явлений и причинно-следственных связей, а следовательно, и их недоверию к функциональным зависимостям¹⁰².

В связи с методологическим индивидуализмом находится и примечательное отсутствие в произведениях австрийских маржиналистов развитых идей равновесия. Понятно, что Вальрасова концепция общего равновесия была для австрийцев слишком надындивидуальной, требующей чрезмерной рациональности и оптимальности решений. Гораздо интереснее то, что в теорию Менгера не встроились также концепции частичного равновесия и единственной равновесной цены (цена устанавливается в некоторой случайной точке равновесного интервала).

Важную роль в австрийской теории занимает фактор времени. Меньше, всех других. маржиналистов австрийцы заслужили упрек в чисто статической точке зрения. Они не забывали подчеркивать, что ценностные суждения людей непосредственно зависят от того, на какой период времени они могут рассчитать удовлетворение своих потребностей (период предусмотрительности). Именно фактор времени и связанная с ним неопределенность приводят к ошибкам участников обмена и не дают установиться общему равновесию, при сущему вневременной системе Вальраса, где все цены и количества благ определяются одновременно¹⁰³.

Кроме того, Менгер, в отличие от Джевонса, не связывает напрямую свою теорию ценности с гедонистическим толкованием природы человека и вообще не использует термина "полезность" (как это делали его последователи Бем-Баверк и Визер). У него речь идет лишь об удовлетворении потребностей и сравнительной важности последних.

В заключение следует сказать, что при всех несомненных различиях линии Менгера и линии Джевонса-Вальраса мы можем сделать один бесспорный вывод: в работах маржиналистов получила права гражданства новая модель человека - рационального максимизатора благосостояния (слово максимизатор не обязательно подразумевает здесь максимизацию в терминах дифференциального исчисления). Главным новшеством по сравнению с концепцией "экономического человека" классической школы здесь является даже не столько изменение характеристик экономического субъекта, сколько изменение места поведенческих предпосылок в экономическом анализе. В теоретических системах Смита и особенно Рикардо концепция "экономического человека" являлась в основном, общим методологическим принципом исследования, что и зафиксировал Дж. С. Милль. В самом же экономическом анализе рыночного механизма данная предпосылка, по сути дела, активно не использовалась, оставаясь "за кадром" и не заслуживая самостоятельного изучения.

Совершенно иное положение занимает концепция "экономического субъекта" в теории предельной полезности. Свойства "человека-оптимизатора" имеют важнейшее значение в маржиналистской теории ценности, принявшей вид "теории потребительского выбора". Концепция "экономического субъекта" становится здесь "рабочей", операциональной, перерастая роль "общей методологической прсдпосылки"¹⁰⁴.

в начало

7. А. Маршалл - попытка синтеза

Значительное усиление абстрактности экономического анализа в работах маржиналистов, и в частности использование ими "далекой от жизни" модели рационального максимизатора, разумеется, не могло не вызвать протест представителей более конкретного направления экономических исследований. Наиболее известен здесь "спор о методе" между главой немецкой исторической школы Г.Шмоллером и основателем австрийской школы предельной полезности К.Менгером, в котором стороны отстаивали соответственно превосходство индукции или дедукции в экономическом анализе¹⁰⁵.

Возражения вызывало и полемически заостренное отрицание Джевонсом и Менгером роли объективных факторов (издержек) в формировании стоимости/ценности благ. Маржиналистская революция нуждалась в закреплении завоеванных ею позиций, систематизации достижений и усвоении некоторых традиций конкурирующих парадигм.

Экономистом, который предпринял попытку синтезировать основные достижения классической школы маржиналистов и исторической школы, стал основоположник неоклассического направления в буржуазной политической экономии, А.Маршалл. Как известно, предметом политической экономии Маршалл считал "нормальную жизнедеятельность человеческого общества¹⁰⁶. В английском оригинале сказано, пожалуй, еще сильнее: "Mankind in the ordinary business of life", - не "нормальную" (в этом слове слышны "нормативные" обертоны), а именно ординарную - обыкновенную. Маршалл делает установку не на абстрактную, дедуктивную теорию, как Милль или первые маржиналисты, а на более приближенное к реальности сочетание дедукции и индукции, теории и описания. Это стремление избежать крайностей, исходящее не из неразборчивого эклектизма (обвинение в котором Маршалл неизменно с возмущением отвергал), а из глубокой веры автора в то, что "природа не делает скачков" (таков эпиграф к "Принципам политической экономии") естественно не могло не отразиться на маршалловской концепции экономического субъекта. Маршалл энергично подчерки вал важнейшую роль человека в предмете политической экономии¹⁰⁷ и настойчиво подчеркивал, что "экономисты имеют дело с человеком как таковым, не с неким абстрактным или "экономическим" человеком, а с человеком из плоти и крови¹⁰⁸. И действительно, книга Маршалла наполнена меткими наблюдениями над особенностями реального "поверхностного" человеческого поведения, свойственными скорее трудам Смита или исторической школы, чем маржиналистов.

В области мотивации экономического поведения здесь можно от метить подчеркивание роли денег как реального измерителя интенсивности потребностей¹⁰⁹. Очень большую роль Маршалл отводит привычке: "действие диктуется преимущественно привычкой, особенно когда дело касается экономического поведениям"¹¹⁰. Маршалл отмечает исторический, эволюционирующий характер потребностей человека и решающее влияние производства на развитие потребностей: "Каждый новый шаг вперед следует считать результатом того, что развитие новых видов деятельности порождает новые потребности, а не того, что новые потребности вызывают к жизни новые виды деятельности"¹¹¹. В связи с этим Маршалл полемизирует с выводом Джевонса о том, что "потребление составляет научную основу экономической науки"¹¹².

Принимая в целом освященное традицией сведение труда к тягостным усилиям, необходимый для получения будущих удовольствий, Маршалл не может удержаться от такого примечания: "Когда человек здоров, его работа, даже выполняемая по найму, доставляет ему больше удовольствия, чем муки"¹¹³. (Правда у Джевонса кривая предложения труда в самом начале также идет вверх и лишь потом становится монотонно убывающей.)

Число примеров можно без труда умножить - автор действительно стремится отразить в своей работе "человека из плоти и крови"¹¹⁴. Но как согласовать этот похвальный реализм с маржиналистскими законами? Ведь для их формулировки все-таки необходима модель рационального максимизатора, соизмеряющего стремление к удовольствиям, от которого зависит размер спроса, и необходимые для их достижения тяготы (они регулируют размер предложения). Равенство по силе этих двух мотивов (достижения удовольствий и избежания тягот) определяет ключевую для маршаллианской теории ситуацию частичного равновесия, равновесия на микроуровне.

Для того чтобы разрешить противоречие между эмпирией и теорией, Маршалл вводит специальное понятие "нормальной деятельности", которая, с одной стороны, существует реально, а с другой - достаточно рациональна и устойчива, чтобы послужить ос новой для выведения экономических закономерностей. "Нормальное действие", в определении Маршалла, это "ожидаемый при определенных условиях образ действий членов какой-либо профессиональной группы"¹¹⁵. Это тавтологическое по характеру определение означает по сути лишь то, что "нормальное" поведение тождественно закономерному. Это признает и сам автор, но дать содержательное определение нормального действия ему не удается. При этом он отмечает как излишне абстрактную точку зрения, согласно которой, "только те экономические результаты являются нормальными, какие порождены неограниченным функционированием свободной конкуренции"¹¹⁶ (такова была, напомним, точка зрения Дж. С. Милля). Ошибочно, как отмечает Маршалл, и толкование нормальной деятельности как нравственно правильной (историческая школа).

Маршалл неоднократно подчеркивает относительность понятия нормального действия: "Нормальная готовность к сбережениям, нормальная готовность приложить определенные условия в целях получения известного денежного вознаграждения или нормальное стремление находить наилучшие рынки для купли и продажи или подыскать наиболее выгодное занятие для себя и своих детей - все эти выражения должны по-разному применяться к людям, принадлежащим к различным классам, а также в различных местах и в раз личные времена"¹¹⁷. Строго говоря, "не существует четко проведенной границы, отделяющей нормальное поведение от поведения, которое пока приходится рассматривать как ненормальное"¹¹⁸. Однако в других местах книги Маршалла можно встретить высказывания о нормальных действиях людей в более узком смысле слова, которые вполне согласуются с позицией Милля и маржиналистов: "Между тем жизненная сфера, которая особенно интересует экономическую науку, - это та, где поведение человека обдуманно, где он чаще всего высчитывает выгоды и невыгоды какого-либо конкретного действия, прежде чем к нему приступить"¹¹⁹. Кроме того, экономическая теория, по Маршаллу, занимается и привычными, традиционными действиями лишь постольку, поскольку "привычки и обычаи почти наверняка возникли в процессе тщательного выявления выгод и невыгод различных образов действий"¹²⁰. По мнению автора, в сфере хозяйственных отношений современного капитализма все иные привычки быстро отмирают.

Таким образом, выгоняя рационального "экономического человека" в дверь, Маршалл вынужден впустить его через окно в виде обдуманных действий и рациональных привычек, иначе его теоретические выводы теряют свое антропологическое основание. В результате его рабочая модель человеческой природы, при формулировании экономических законов в основных чертах совпадает с моделью, скажем, Джевонса.

Однако и здесь нашему автору следует отдать должное. Во-первых, он признает неточный, приблизительный характер выводов, основанных на предполагаемой рациональности экономического субъекта¹²¹.

Во-вторых, он указывает на экономические сферы, в которых нормальная, предсказуемая деятельность отсутствует, а значит и не действует теория частичного равновесия. ( В качестве такой сферы Маршалл проницательно называет процессы монополизации¹²².)

В целом концепция экономического субъекта у Маршалла представляет собой наиболее фундаментальную в истории политической экономии попытку соединить реалистическое описание экономического поведения с абстрактными законами, полученными с помощью упрощенной рационально-максимизационной модели человека. Одна ко, на наш взгляд, органического синтеза все же не получилось (линия законов и линия фактов почти не пересекаются). Впрочем, сама его возможность вызывает большие сомнения.

в начало

8. Психологическая и экономическая теории: первое столкновение и его последствия.

Последние десятилетия XIX и начало XX в. отмечены первым в истории тесным соприкосновением (а вернее сказать, столкновением) экономической и психологической теорий. P>С одной стороны, маржиналистская революция свела важнейшую экономическую проблему - проблему ценности - к психологии потребительского выбора. Это, казалось бы, открывало дорогу для непосредственного применения психологических методов в экономической теории.

С другой стороны, в те же годы на Западе активно формировалась самостоятельная, независимая от философии психологическая наука.

Однако синтеза экономического и психологического знания не произошло. Колее того, после краткого периода интенсивных кон тактов стороны надолго разошлись, весьма недовольные друг другом. Причины этого представляются нам следующими.

Экономическая теория в ее маржиналистском варианте (как это видно из предыдущего параграфа) была готова воспринять отнюдь не любую психологию, а психологию строго определенного вида. Целью маржиналистов было не желание точнее отразить реальные мотивы покупателя и продавца, а стремление создать строгую, логически непротиворечивую теорию равновесного гармоничного обмена. Первостепенную роль, как уже упоминалось выше, сыграл здесь математический инструментарий дифференциального исчисления. Отсюда необходимость такого субъекта, который "любит" и "умеет" максимизировать нелинейную функцию полезности. Выбор психологических оснований для теории предельной полезности (по крайней мере, это бесспорно справедливо для Вальраса) был в значительной мере предопределен общей мировоззренческой установкой самой теории. Подходящая гедонистически-рационалистическая модель человека нашлась, как мы помним, в трудах Бентама, который, в свою очередь, опирался на ассоциативную психологию XVI-XVIII вв. ¹²³

С другой стороны, современная маржиналистам психология далеко отошла от представлений о человеке как о пассивном существе, управляемом внешними воздействиями через ощущения, преследующем единственную цель - получение наслаждений и рассчитывающем при этом каждый свой шаг. Напротив, новая психология¹²⁴ подчеркивала изначальную активность личности, действие врожденных инстинктов (никак не сводимых к погоне за наслаждениями), влияние физиологических и биологических факторов. Психология "рационального гедониста" представлялась в этом контексте безнадежно устаревшей.

В то же время эксперименты новых психологов, посвященные прежде всего исследованию наиболее примитивных форм поведения (поведение животных, маленьких детей, душевнобольных проще и поэтому его легче исследовать, чем поведение нормального взрослого человека), не могли вызвать энтузиазма у экономистов, не говоря уже о том, что результаты этих экспериментов не поддавались формализации¹²⁵.

Однако критика психологами гедонистических свойств "маржиналистского человека" все же принесла свои плоды. Реакция экономической теории имела три основных варианта¹²⁶.

Первый состоял в том, чтобы вытеснить не только гедонистическую, но и вообще всякую психологию за пределы экономической науки. Второй сводился к "косметическому ремонту" психологических предпосылок маржиналистской теории без сколько-нибудь значительного пересмотра самой теории. Наконец, третий вариант заключался в попытках сформулировать новую социально-экономическую теорию, согласующуюся с выводами "новой психологии".

Первое, "объективистское" направление, в свою очередь, имело несколько вариантов. Такие экономисты, как И. Фишер и Г. Дэвенпорт, просто решили изгнать проблему стоимости (ценности) за пределы экономической науки и ограничиться рассмотрением цен, кривых спроса и предложения¹²⁷. Другие, как В. Парето, продолжали оперировать понятием полезности, но отвергали возможность установить единственную "причину" ценности и измерить ее абсолютную величину.

И те, и другие явно находились под впечатлением позитивистской "смены вех" в гносеологии и методологии естественных наук, где анализ в категориях причины-следствия или сущности-явления уступали место исследованию функциональных взаимосвязей.

Главным новшеством "объективистов" явился переход к ординалистской версии теории предельной полезности, а главным техническим приемом - построение кривых безразличия, которые, по крайней мере на первый взгляд никак не связаны с той или иной концепцией человеческой природы.

В частности, в теории Хикса основные положения маржинализма, выводимые ранее из гедонистической природы человека, были представлены как аксиоматически заданные свойства кривых безразличия: гладкость, непрерывность, выпуклость¹²⁸. Хикс не опроверг гедонистическую концепцию человека, он просто утверждал, что теорию цены можно сформулировать без ее участия¹²⁹. Он как бы проделал путь Вальраса в обратном направлении: переход от абсолютной к относительной полезности, от объяснения причины выбора к регистрации факта выбора, дал ему возможность заменить психологические свойства выбирающего человека простейшими свойствами математических функций, требующих от человека лишь последовательности и непротиворечивости выбора (при этом ему разрешено иметь не только убывающую, но даже и возрастающую функцию полезности при условии, что она распространяется на все блага - это было совершенно немыслимым в теориях первых маржиналистов). Такое переформулирование основ маржинализма, перевод их на "объективный" язык помог маржиналистской теории избавиться от упреков в гедонизме и занять лидирующие позиции в западной экономической науке.

Продолжателем традиции Парето-Хикса был создатель теории вы явленных предпочтений П. Самуэльсон. Потребитель у Самуэльсона не обязан максимизировать полезность с помощью рациональных вычислений. Он просто делает последовательный непротиворечивый выбор, предпочитая один вариант другому. Но Самуэльсон доказал, что соблюдение условий непротиворечивости выбора эквивалентно максимизации некоторой функции¹³⁰. При этом не имеет значения, что именно максимизируется: деньги, богатство, полезность (своя (или чужая) ¹³¹.

Важно то, что акт предпочтения, выбора можно (в принципе) наблюдать в отличие от метафизической полезности, и таким образом данная теория претендует на то, чтобы удовлетворить строгим критериям научности, предъявляемым логическим позитивизмом¹³².

Таким образом, первый, получивший наибольшее распространение способ преодоления гедонизма в экономической теории заключался в переходе от причинно-следственного анализа сущности цен - ценности к функциональному анализу самих цен; полном отказе от понятия полезности (уже у Хикса вместо нее фигурирует нейтральная норма замещения) или замене ее кардиналистской трактовки на ординалистскую; окончательной перелицовке психологической модели человека в логическую¹³³. Сфера мотивации исчезает из предмета экономической науки и передается в ведение психологии. Сохраняются лишь правила рационального выбора (последовательность, непротиворечивость, транзитивность), которые кажутся более реалистичными, чем предпосылки рациональной максимизации (в дальнейшем мы убедимся, что и здесь есть свои сложности).

Второй вариант реакции экономистов на вскрытые психологические несовершенства маржиналистской теории заключался, напомним, в том, что менялась лишь психологическая "стартовая площадка", а далее аргументация быстро выходила на привычную маржиналисткую траекторию. Основоположником этого варианта следует, видимо, считать американского экономиста Ф. Феттера, автора известной в свое время книги "Экономические принципы" (1915), который называл себя "основателем американской психологической школы". В согласии с новейшей психологией (У. Джеймс) Феттер настаивал на том, что субъективное определение меновой стоимости происходит не путем кропотливого подсчета полезности, как предполагалось ранее, а импульсивным актом выбора, совершаемым на основании смутного, до конца не осознанного предпочтения. Предпочтение и выбор, по Феттеру, являются результирующей многих факторов, не только внешних (свойства предмета), но и внутренних (свойства самого человека).

Грубо говоря, выбор диктуется инстинктом или привычкой¹³⁴. Ценность же товара, по Феттеру, выводится из самого акта выбора и определяется задним числом, а не предшествует выбору как в теории предельной полезности.

Таким образом, человек у Феттера активен, его действия нельзя полностью объяснить рациональным расчетом и влиянием внешних раздражителей. Модель человека Феттера явно не совпадает с маржиналистской. Однако такая "революционная" переделка психологических основ теории не вызвала, как выясняется, никаких изменений в теории стоимости, цен, заработной платы и т.д. ¹³⁵

Дело в том, что "косметический ремонт" Феттера, по сути дела, оставил его рабочую модель человека незыблемой. Хотя он сформулировал цель человека как "получение наибольшего психического дохода", но определил последний как "желаемые результаты, в области чувств, произведенные ценными объектами"¹³⁶, т.е. максимизация "психологического дохода" ничем не отличается от максимизации полезности.

Поскольку операциональная модель человека не испытала в теории Феттера никаких существенных перемен по сравнению, скажем, с моделью Джевонса, его психология вызвала те же возражения у критиков, что и психология последнего: и без той и без другой можно обойтись. Тот факт, что, казалось бы, диаметрально противоположные исходные поведенческие посылки оказались совместимыми с одной и той же по сути экономической теорией, свидетельствует о том, что дело не в личном представлении о человеке данного экономиста и добрых намерениях последнего (напомним, что Маршалл, например, был резко против всякого "абстрактного экономического человека"), а в рабочей модели человека, которая встроена в его теорию. У Феттера, как и у Маршалла, между "философской" и "рабочей" моделями существовал заметный разрыв.

Гораздо большую последовательность проявил в критике маржиналистской и неоклассической модели человека виднейший представитель "третьего" направления, основоположник институционализма

Т.Веблен. Из экономистов своего времени, Веблен был, несомненно, лучше всех знаком с современной психологией и прежде всего с трудами У.Джеймса и У.Макдугалла, а также с эволюционной теорий Ч.Дарвина. Поэтому неудивительно, что в его концепции человеческой природы важную роль играют "инстинкты". Однако при этом речь идет вовсе не о биологических, неосознанных аспектах человеческой деятельности. Как раз наоборот, к инстинктам Веблен относит способы (обычаи) осознанного и целенаправленного человеческого поведения, формирующиеся в определенном культурном контексте и передающиеся из поколения в поколение, т.е. то, что он чаще называет институтами¹³⁷. "Цивилизованные народы Запада", с точки зрения Веблена, подвержены влиянию следующих основных "инстинктивных склонностей": 1) инстинкта мастерства; 2) праздного любопытства; 3) родительского инстинкта; 4) склонности к приобретательству; 5) "набора эгоистических склонностей" и, наконец, 6) инстинкта привычки¹³⁸.

Эти инстинкты не существуют изолированно, они образуют коалиции, подчиняют себе друг друга. Так, например, большую силу представляют собой родительский инстинкт, праздное любопытство и инстинкт мастерства, когда они "заручаются поддержкой привычки"¹³⁹, т.е., говоря проще, входят в привычку у людей. Тогда праздное любопытство поставляет информацию и знания, служащие целям, которые ставят перед людьми инстинкт мастерства и родительский инстинкт. В результате мы имеем "поиск эффективных жизненных' средств", ведущий к "росту технологического мастерства". Такое поведение Веблен называл "промышленным"¹⁴⁰ и явно одобрял в отличие от так называемого денежного соперничества, которое имеет место тогда, когда добродетельный союз мастерства, любопытства и привычки попадает под власть эгоистических, приобретательских инстинктов. (О том, как это происходит в ходе исторического развития, Веблен наиболее подробно пишет во II главе своей "Теории праздного класса"¹⁴¹.)

Тогда возникают "дурацкие способы поведения" и "бесполезные институты", существующие, несмотря на то, что они противоречат врожденному здравому смыслу"¹⁴².

Так из своей концепции человека Веблен выводит внутреннюю противоречивость капитализма, сочетающую рациональную организацию производства с иррациональными общественными формами.

Такая точка зрения, безусловно, объясняется монополистически-финансовым бумом конца XIX в., заставившим практически всех серьезных исследователей задуматься о "паразитическом" характере капитализма того времени. Не случайно особое внимание Веблен уделяет поведению крупных предпринимателей-монополистов. Эти "капитаны промышленности" обычно имеют дальнюю стратегию - приобрести часть "промышленной системы". На пути к этой цели они осуществляют "временные приобретения", ориентированные даже не на получение прибыли, а на подавление, вытеснение конкурентов. Интересы монополистов в принципе противоречат интересам бесперебойного и гладкого функционирования всей "промышленной системы": их основные доходы связаны с искусственными нарушениями, блокированием процесса общественного производства¹⁴³. Понятно, что модель "гедониста-оптимизатора", не обоснованная никакой научной антропологией, и представления о предпринимателе как координаторе промышленных процессов, стремящемся повысить экономичность производства, и увеличить общественную полезность (serviceability) ¹⁴⁴, которые господствовали в традиционной экономической теории, казались Веблену удручающе примитивными и фальшивыми. В его работах содержится, пожалуй, самая безжалостная критика маржиналистской модели человека¹⁴⁵.

Однако собственные позитивные разработки Веблена, и после дующих институционалистов рассматривались большинством экономистов как внесистемные, растворяющие экономическую теорию в "культурной антропологии, социальной философии и социологии"¹⁴⁶, и поэтому были обречены на пребывание на периферии экономической науки.

в начало

9. Неопределенность и ожидания

Еще в начале 1930-х годов экономическая теория, в которой не так давно победила маржиналистская революция, видела экономику как гармоничную, упорядоченную систему, в которой оптимальным, наиболее рациональным образом решается проблема редкости благ и производственных ресурсов. Соответственно наиболее адекватным способом описания такой системы был равновесный статический анализ с вмонтированной в него предпосылкой рационального максимизатора.

Совсем иначе стала выглядеть наша наука к концу данного десятилетия. Вместе c дыханием Великого кризиса в нее ворвался вихрь неопределенности, нестабильности, анархии, которые со всей силой проявились в экономической системе капитализма и потребовали от экономистов перехода на более конкретный, динамический уровень анализа, допускающий существование всех этих неравновесных явлений¹⁴⁷.

Формирующейся "по горячим следам" Великого кризиса идеологии активного государственного вмешательства в экономику было изначально свойственно неверие в бесперебойное саморегулирование капиталистической системы. Следовательно, отпадала необходимость и в безупречном "рациональном максимизаторе", обладающем совершенным предвидением и полной информацией. Напротив, правительственные регулирующие меры должны были ориентироваться не на рациональный идеал, а на более конкретное представление о реальных хозяйственных субъектах: предпринимателях, потребителях и биржевых спекулянтах (сыгравших не последнюю роль в Великом кризисе), их действительных мотивах, психологических свойствах, а следовательно, и возможных реакциях на ту или иную государственную политику¹⁴⁸.

Так или иначе, новое поколение экономистов стало уделять особое внимание феномену неопределенности. Можно сказать, что отдаленным предшественником этой новой волны был К. Менгер, придавший большую важность проблеме доступной экономическому субъекту информации (см. выше). Более непосредственным предтечей можно считать Ф.Найта, рассмотревшего проблемы неопределенности и риска в специальной работе, которой мы будем касаться в одной из следующих глав в связи с теориями предпринимательства.

Но главными достижениями в области исследования неопределенности и неразрывно связанных с ней ожиданий были труды шведской школы (в первую очередь Г. Мюрдаля) и "Общая теория занятости" Дж. М. Кейнса.

Характерно, что в сфере внимания обеих этих теорий присутствует феномен денег. В маржиналистской парадигме деньги были всего лишь вуалью, скрывающей по сути дела бартерный обмен благ (полезностей), и не имели самостоятельной ценности, которая заключалась бы в их ликвидности. В экономике, где все заранее известно, ликвидность не является ценным качеством. Общей проблемой, что вполне понятно в контексте Великой депрессии, была для Мюрдаля и Кейнса проблема равенства/неравенства инвестиций и сбережений. Мюрдаль решал эту проблему так: все стоимостные показатели, такие как доход, прибыль, издержки, сбережения, инвестиции, относящиеся к определенному временному интервалу, могут оцениваться в начальный момент этого интервала (ех ante) и в конечный (ех post) ¹⁴⁹. Причем если оценка ех post делается по бухгалтерским балансам, то оценка ех ante основывается лишь на ожиданиях экономических субъектов, которые в условиях неопределенности естественно не обязаны быть "точными". Но именно оценка прибыли и издержек ех ante является решающей при выборе инвестиционных планов¹⁵⁰. Поэтому инвестиции по Мюрдалю всегда равны сбережениям ех post, то не равны ех ante.

Как отмечает в связи с этим Дж.Шэкл, "впервые в истории экономическая теория должна была основываться на представлениях о неизвестном будущем, возникающих в человеческом воображении"¹⁵¹.

Тенденция к конкретизации модели человека, и прежде всего рост значения неопределенности и связанных с ней ожиданий, ярко проявилась в трудах наиболее знаменитого экономиста данной эпохи - Дж. М. Кейнса.

Правда, позиция Кейнса по данному вопросу не всегда выражалась достаточно последовательно, что давало простор различным и даже противоположным толкованиям. Большинство экономистов считали ожидания и другие "психологические" элементы теории Кейнса несущественными отступлениями от основного содержания "Общей теории" и ограничивались рассмотрением взаимодействия мультипликатора, акселератора и других "объективных" механизмов. В этом русле развивались так называемые неокейнсианские модели экономического роста (Р. Харрод, Е. Домар). Другие, в первую очередь, посткейнсианцы, отстаивая чистоту теории Кейнса, выдвигали психологические элементы на первый план.

Чтобы прояснить позицию Кейнса, обратимся к тексту "Общей теории" и попробуем выделить в нем "рабочую модель" хозяйственного субъекта, вернее субъектов. Как известно, центральное место в теории воспроизводства Кейнса занимает концепция эффективного спроса, величина которого определяет состояние деловой активности, а значит, и уровень занятости. Эффективный спрос - это ожидаемый спрос на некоторый период (величина ех ante). Он складывается из потребительского и инвестиционного. В определении обоих компонентов активно участвуют психологические факторы. Так, потребительский спрос зависит от пропорции, в которой доход делится на потребляемую и сберегаемую часть, а эта пропорция, формируется в результате поведения массового потребителя. В III книге "Общей теории" Кейнс излагает свою теорию склонности к потреблению, т.е. функциональной зависимости между уровнем дохода и его частью, затрачиваемой на потребление, которая одно временно является в какой-то мере и теорией потребительского поведения.

Сразу же следует отметить, что трактовка потребительского поведения, как и вся концепция Кейнса, является макротеорией, она рассматривает поведение всей массы потребителей, а в этом случае закон больших чисел сглаживает индивидуальные различия между ними. Логика Кейнса противоположна логике маржиналистов: у них модель человека постулировалась для индивида, а затем из нее выводились макроэкономические следствия в рамках общего равновесия¹⁵². Каким же предстает перед нами типичный, усредненный потребитель в "Общей теории" Кейнса, чем определяются его потребительские расходы? Прежде всего доходом. Здесь на сцене появляется знаменитый "основной психологический закон, в существовании которого мы можем быть вполне уверены не только из априорных соображений, но и на основании детального изучения прошлого опыта"¹⁵³, состоящий в том, что с ростом дохода возрастает удельный вес его сберегаемой части.

В 20-е годы действительно было произведено несколько статистических исследований, подтверждающих эту зависимость (правда, большинство исследователей после Кейнса не смогли найти убеди тельную эмпирическую поддержку существования "основного психологического закона". См. ниже, гл.3). Однако для Кейнса, который в тексте "Общей теории" не ссылается ни на какие эмпирические исследования, гораздо важнее было обосновать свой закон аргументами "здравого смысла". Первый из них, заключается в том, что человек привыкает к определенному уровню жизни и, получив дополнительный доход, по крайней мере первое время не знает, на что его употребить, и увеличивает сбережения. При уменьшении дохода, согласно Кейнсу, зависимость сохраняется: стремясь поддержать привычный уровень жизни, потребитель в первую очередь сокращает сбережения.

Второй аргумент заключается в том, что сбережения удовлетворяют менее важные потребности человека, чем покупки, и поэтому, даже если мы абстрагируемся от изменений доходов во времени, удельный вес сбережений всегда будет выше у лиц с более высоким уровнем дохода¹⁵⁴.

Стремясь приблизить теоретическое описание экономического по ведения к реальности, Кейнс, как правило, не прибегал к рассмотрению социальных и институциональных факторов, ограничиваясь "психологическими особенностями человеческого характера"¹⁵⁵.

К примеру, среди субъективных факторов, уменьшающих "склонность к потреблению" Кейнс называет такие, как "подсознательное желание иметь в будущем повышение жизненного уровня", "наслаждение чувством независимости и возможностью принятия самостоятельных решений", которое дает людям владение деньгами и в противоположность их расходованию "чувство скупости как таковое" и др. Напротив стимулами к потреблению являются: "желание пользоваться жизнью, недальновидность, щедрость, нерасчетливость, тщеславие, мотовство"¹⁵⁶.

Однако, как и в подавляющем большинстве случаев. Кейнс исходит из заранее заданного "фона" и субъективных стимулов к сбережению и потреблению, его неизменности в краткосрочном аспекте. Этот прием (несомненно восходящий к Рикардо), позволяет Кейнсу в дальнейшем оперировать потребительским спросом только как функцией дохода¹⁵⁷.

Другая часть совокупного спроса - инвестиционный спрос - определяется, по Кейнсу, соотношением между ожидаемой нормой дохода от инвестиций ("предельной эффективностью капитала") и нормой процента.

При этом главную роль в колебаниях инвестиционного спроса (в частности, циклических, о которых пойдет речь в главе 3), в системе Кейнса играет именно фактор предельной эффективности капитала, другими словами, ожидания предпринимателей. Поскольку неопределенность всегда накладывает отпечаток на принимаемые инвестиционные решения, предприниматели могут лишь в незначительной степени исходить из точного расчета¹⁵⁸,- большинство инвестиционных решений принимается не из рациональных соображений, а под влиянием настроения, "спонтанно возникающей решимости действовать", словом, под влиянием часто психологических факторов. Кейнс утверждает даже, что, "когда жизнерадостность (animal spirit) затухает, оптимизм поколеблен и нам не остается ничего другого, как полагаться на один только математический расчет, предпринимательство хиреет и испускает дух, даже если опасения предпринимателей совершенно безосновательны"¹⁵⁹. Для формирования инвестиционного спроса, по Кейнсу, существенны все аспекты психологического и даже физического состояния предпринимателей¹⁶⁰.

Неустойчивости инвестиционного спроса, порождаемой "капризами" и "настроениями" лишенных нужной информации предпринимателей. Кейнс придавал огромное значение. Для того чтобы преодолеть ее, он, как известно, предлагал государству "брать на себя все большую ответственность за прямую организацию инвестиций"¹⁶¹, считая все объективные сглаживающие факторы и манипулирование ставкой процента недостаточно эффективными.

Может быть, иногда, говоря о предпринимателе. Кейнс имеет в виду не промышленного капиталиста, определяющего размер производства, капиталовложений и занятости, а биржевого спекулянта, готового при малейшем сигнале тревоги или припадке дурного настроения резко поменять состав своих финансовых активов¹⁶². Это легко понять: Кейнс наряду с Рикардо был, видимо, самым талантливым и удачливым игроком на бирже среди всех известных нам экономистов, этот биржевой крен проявляется в частности, и в том, что биржевым спекулянтам как таковым отдана большая и, пожалуй, лучшая часть главы 12 (IY-YI). Сам Кейнс объясняет свой биржевой уклон тем, что времена, когда предприятия принадлежали главным образом тем, кто сам вел дела, людям "сангвинического темперамента и творческого склада", давно прошли"¹⁶³. Те стародавние предприниматели, по мнению Кейнса, вовсе не занимались скрупулезными подсчетами ожидаемого дохода и уж подавно не сравнивали свою будущую норму прибыли с господствующей нормой процента. Когда же преобладающей формой организации бизнеса стали акционерные общества и большое развитие получил организованный рынок капитала, движение инвестиций стало регулироваться "скорее средними предположениями тех, кто совершает сделки на фондовой бирже нежели расчетами профессиональных предпринимателей"¹⁶⁴. Так "предпринимательство превращается в пузырь в водовороте спекуляции"¹⁶⁵, т. е. деятельности, рассчитанной на "прогноз психологии рынка''¹⁶⁶.

Наконец, третий параметр, определяющий размеры эффективности спроса помимо достаточно стабильной склонности к потреблению и чрезвычайно мобильной предельной эффективности капитала, это норма процента. И вновь, излагая свою теорию процента. Кейнс делает особый акцент на психологическом факторе - предпочтении ликвидности. Мотив предпочтения ликвидности - выводится Кейнсом из трех других мотивов: трансакционного (потребность в наличных деньгах для текущих сделок), мотива предосторожности и спекулятивного мотива (часть резервов держится в ликвидной форме, чтобы можно было быстро реализовать лучшее по сравнению со среднерыночным знание будущего¹⁶⁷. Очевидно, что все эти три мотива связаны с условиями неопределенности, в которых приходится действовать экономическим субъектам.

Таким образом, в основе теоретической системы Кейнса лежала предпосылка неполной информации, доступной экономическим субъектам. В данных рамках поведение их предполагается вполне рациональным, однако оно, естественно, не похоже на рациональную максимизацию маржиналистского человека, а в наиболее экстремальных случаях, например при предкризисной панике, легко может уступить место полной иррациональности (если судить о рациональности по маржиналистским меркам). Дело в том, что неполная информация открывает дорогу влиянию ожиданий, иллюзий, настроений и других психологических факторов, искажающих логику рационального расчета. Некоторые из этих факторов Кейнс пред почитал принимать за неизменные в краткосрочном аспекте (как правило, не имея для этого достаточных оснований), другие активно включал в свой анализ (прежде всего это относится к движению предельной эффективности капитала).

В силу вышеизложенного, теория Кейнса была намного более конкретна, чем доминировавшая в его время маржиналистско-неоклассическая парадигма. Более того, на страницах "Общей теории" легко можно проследить за колебаниями уровня конкретности анализа, которые в отличие от воспитанного в немецкой философской традиции Маркса, Кейнс никогда не оговаривает.

В целом есть основания применить его теорию ко второму типу экономического мировоззрения из тех, что рассмотрены нами во введении. Кейнс, безусловно, отвергал атомистический взгляд на экономику и понимал ее как органическое единство¹⁶⁸, причем в силу недостаточной разработки макропроблем в современной ему экономической литературе уделил основное внимание именно им.

Это и дало основание некоторым исследователям утверждать, что Кейнс принимал маржиналистскую микроэкономику как данность и лишь достраивал над ней второй этаж в виде своей макроэкономической теории. Рассмотренные выше основные узлы теории эффективного спроса позволяют, как нам кажется, отвергнуть эту точку зрения. Вообще любой переход к анализу специфически макроэкономических процессов, как правило (есть и исключения, среди которых самое важное - теория рациональных ожиданий), требует более конкретного анализа, внимания к "институтам" и некоторого усложнения в модели экономического субъекта¹⁶⁹.

Как типичный представитель второго мировоззренческого типа теория Кейнса предусматривает возможность и необходимость активной государственной экономической политики. Кейнс явно исходит из того, что государство обладает большей информацией, чем рядовые участники хозяйственного процесса, и может использовать это свое преимущество для общего блага. Надо сказать, что в таком подходе, видимо, проявилась вообще присущая общей теории недооценка институционального уровня анализа, т.е. в данном случае, конкретных государственных органов, их специфической мотивации и информированности. Оппонентом Кейнса в вопросе о государственном вмешательстве незамедлительно выступил Ф. Хайек, доказывавший, что имплицитно содержащаяся в экономике рассеянная информация заключена лишь в ценовой системе в целом и доступна государственному деятелю не более чем простому смертному. Однако в тот момент аргументы Кейнса были более убедительны и способствовали созданию систем государственного регулирования экономики во всех развитых странах.

Кейнсианская революция сильно повлияла и на дальнейшее развитие самой экономической теории, и, конечно, на существующую в ней модель человека. Но об этом подробнее в двух последующих главах. P>Итак, мы познакомились с историей развития и смены моделей человека в западной экономической теории. Естественно возникает вопрос о том, подчиняется ли эта история каким-либо закономерностям. Из всего вышесказанного следует, по крайней мере, что никакого единого линейного или кумулятивного процесса, сравнимого с развитием техники экономического анализа, в данной области обнаружить не удается. Скорее мы имеем дело с вариациями на две вечные темы, обозначенные нами во введении: либо разрабатывается упрощенная формализованная модель человека, либо усложненная вербальная. Напомним, что эти модели, как правило, сочетаются с двумя различными типами экономического мировоззрения, соответственно с либерально-индивидуалистическим и социально-дирижистским. Попытки соединить "абстрактную" модель человека с "конкретной" в рамках единой теории, будь то с помощью диалектического восхождения, как у Маркса, или путем их "мирного сосуществования", как у Маршалла, не дали убедительных результатов.

Далее, мы можем утверждать, что любые крупные перемены в области экономической теории - маржиналистская революция, кейнсианская революция - обязательно связаны с переосмыслением моде ли человека.

Факторы, ведущие к замене или модификации модели человека в экономической теории, многообразны. Важное значение имеет, конечно, эволюция самого предмета исследования - человеческого поведения в экономике. Однако никак нельзя недооценивать роль, которую играет развитие самой техники анализа (особенно показателен пример с маржиналистской революцией), а также внешние воздействия со стороны других наук о человеке (прежде всего психологии и социологии), а также философии. На примере немецкой исторической школы мы убедились в том, что совокупное влияние всех этих факторов может привести к тому, что модель человека будет различаться у экономистов разных стран.

в начало

Примечания

1. См.: WhittakerE. А history of economic ideas. N.Y., 1940. Schumpeter I .A. History of economic analysis. L., 1982. P.99. ↑

2. Polanyi К. The great transformation. N.Y., 1944. P.49. ↑

3. Аникин A-B. Юность науки: жизнь и идеи мыслителей-экономистов до Маркса. М., 1985. С.42. ↑

4. Рекомендации последнему можно найти скорее в трактате Н.Макиавелли "Государь". Естественно, что Макиавелли не идеализирует и управляемый государем народ. См.: Баткин Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М., 1989. Гл.5. ↑

5. Цит.по: Mitchell W. C. Lecture notes an types of economic theory. N.Y., 1949. Vol.l. P.21. ↑

6. Myers M. L. The soul of modern economic man: Ideas of self interest: Thomas Hobbes to Adam Smith. Chicago, 1983. P.28. ↑

7. Cм.: Аникин A.B. Указ. соч. C.117-121. ↑

8. О естественнонаучном образце для общественных наук и в частности о "гравитационной" роли собственного интереса, у нас еще будет случай поговорить в связи с Дж.Бентамом. ↑

9. См.: Schumpeter J.A. History of economic analysis. L., 1982. P.233. ↑

10. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 1962. C.27-29. ↑

11. Там же. С.253. ↑

12. "...Человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, но тщетно было бы ожидать ее лишь от их расположения. Он скорее достигнет своей цели, если обратится к их эгоизму и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что он требует от них" (Там же. C.27-28.) ↑

13. Там же. С.331. ↑

14. Там же. C.l95. ↑

15. Там же. С.88-89. ↑

16. Там же. C.332-333. ↑

17. Рикардо Д. Соч. М., 1955. Т.1. С.82. ↑

18. Там же. С.82-83. ↑

19. Там же. С.118. Именно этим обстоятельством, ограничивающим межстрановую конкуренцию, Рикардо объяснял необходимость создания для внешней торговли специальной теории стоимости. ↑

20. Так, рабочие у Рикардо, "повинуясь инстинкту", рано женятся и заводят много детей, что не дает им возможности повысить уровень жизни и заставляет в конечном счете привыкнуть к неизменному уровню реальной заработной платы. См.: там же. С.86, 95. &8593;

21. См.: Запав Д. В. О роли концепции "экономического человека" в постановке проблемы мотивации // Мотивация экономической деятельности. Сб.трудов ВНИИСИ. М., 1980, Вып. и. C.72-79. ↑

22. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.7. С.90-91. ↑

23. См.: Mill J. S. Оп the definition of political economy and on method of investigation proper to it // Collected works. Toronto, 1970. Vol.4. P.309-339. ↑

24. Ibid. P.321. ↑

25. Ibid. P.323. ↑

26. Ibid. P.325-326. ↑

27. Ibid. P.326. ↑

28. Рикардо Д. Соч. Т.1. С.83. ↑

29. Смит А. Указ. соч. С.39. ↑

30. Милль Дж.С. Основы политической экономии. М., 1980. Т.1. C.394-402. ↑

31. Там же. С.395. ↑

32. Там же. С.401. ↑

33. Там же. ↑

34. Jeremy Bentham's economic writings. L., 1952. Vol.1. ↑

35. Ibid.P.82. ↑

36. Works of Jeremy Bentham. Edinburgh, 1843. Vol.1. P.l. ↑

37. Cм.: Mack M. Jeremy Bentham: An Odyssey of ideas 1748-1792. L., 1962. P.212. ↑

38. Lofihouse S., Vint J. Some conceptions and misconceptions concerning economic man // Riv.lntern. Sci. econ. e Gammer. 1978. N I. P.593. ↑

39. Works of Jeremy Bentham. Vol.l. P.209. ↑

40. Jeremy Bentham's economic writings. Vol.3. P.435-436. Разумеется, сейчас же возникает проблема, какой единицей следует измерять интенсивность наслаждений и страданий (все другие компоненты имеют естественные единицы измерения). Одно значного ответа Бентам не дает, но то, что он говорит по этому поводу, нам придется вспомнить впоследствии. С одной стороны, у него можно найти высказывания в пользу того, что измерителем может служить минимальное единичное ощущение - в этом можно уловить предвосхищение предельной полезности. С другой стороны, Бентам указывает, что величина удовольствий, покупаемых человеком, пропорциональна уплачиваемым за них деньгам (Ibid. Р.438), а это очень напоминает будущий подход Маршалла. ↑

41 Ibid. Р.440. ↑

42. "Политическая экономия стремится выяснить, насколько надо ограничить, и в какую область направить человеческие занятия... чтобы достичь общих целей изобилия и выживания" (Бентам считает политическую экономию не только "наукой и искусством", но и "частью уголовного и гражданского законодательства" (J.Bentham's economic writings. Vol.l. Р.93. ↑

43. Как справедливо заметили по этому поводу К.Маркс и Ф.Энгельс, "представляется совершенно нелепым сведение всех много образных человеческих взаимоотношений к единственному от ношению полезности" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.2-е изд. Т.3. С.409). Претензии к концепции человека у Бентама предъявлял и Дж. С. Милль, подчеркивавший важность мотивов, связанных с самосовершенствованием. См.: ROUE. А history of economic thought. L., 1973. 7.355. ↑

44. J. Bentham’s economic writings. Vol.3. P.428. ↑

45. Ibid. Vol. I. P.95. ↑

46. Mitchell W.С. Op.cit. P.90-91. ↑

47. Ulrich P. Transformation der okonomischen Vermlnft. Bern; Stuttgart, 1986. P.196. ↑

48. О ней, a также о связи гегелевской философии с политической экономией см.: Хандруев А.А. Гегель и политическая экономия. М., 1990. ↑

49. Galbraith J. K. Economics in perspective. Boston, 1987. Р.91. "Романтический" немецкий экономист Адам Мюллер (1779-1829) - идейный противник своего знаменитого шотландского тезки считал государство высшей человеческой потребностью. ↑

50. Knies К. Die politische Ofconomie vom geschichtlichen Standpunfcte. Braunschweig, 1880. S.157. ↑

51. Гильдебранд Б. Политическая экономия настоящего и будущего. СПб., 1860. С.19. ↑

52. Knies К. Op.cit. S.68-84. ↑

53. Ibid. S.94-95. ↑

54. Ibid. S.234-235, 241. ↑

55. Ibid. S.242. ↑

56. Ibid. S.241. Приводимый им пример, очевидно, разрушает его же собственную систему: ведь если капиталист независимо от своих высоких моральных качеств вынужден совершать аморальные поступки, значит, его хозяйственная деятельность определяется в первую очередь не характером, будь он эгоистический или альтруистический, a объективными законами конкуренции. ↑

57. Ibid. P. 356-359. ↑

58. Именно поэтому К.Маркс "окрестил" труды исторической школы "могилой политической экономии". Действительно, излюбленным жанром исторической школы был не теоретический трактат, а книга по истории экономической школы с изложением преимуществ многостороннего исторического метода над односторонним классическим и с иллюстрациями из области истории хозяйства. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.26, ч.III. С.528. ↑

59. Блюмин И.Г. Субъективная школа в политической экономии. М., 1931. Т.1. С.25. ↑

60. WagnerA., NasseA. Lehrbuch der politischen Okononlie. Leipzig, 1879. Bd.l. S.9. ↑

61. Ibld. S.389. Классификация на "эгоистические" и "психологические" мотивы принадлежит самому Вагнеру и, на наш взгляд, недостаточно убедительна. ↑

62. См.: Бережной Н.М. Проблема человека в трудах К.Маркса. М., 1981; Маркс. Философия. Современность. М., 1988. С.186-200 и др. ↑

63. Немногими исключениями являются работы: Фофанов Л.Д. Экономические отношения и экономическое сознание. Новосибирск, 1976; Агг А. Мир человека как агента производства. М., 1984. ↑

64. Здесь заметно, как фейербаховские философские корни позволяют Марксу прийти к центральному в его экономической системе понятию абстрактного труда, которого не было в английской классической теории трудовой стоимости. ↑

65. "Нет ничего более ужасного, чем логика своекорыстия", (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.1. С.142). ↑

66. Там же. Т.3. С.409. ↑

67. Там же. Т.19. C.379-380. ↑

68. Там же. C.376-377. ↑

69. Философско-методологический аспект проблемы отчуждения раскрывается Марксом в знаменитом параграфе о товарном фетишизме. Нас же интересует прежде всего рабочая модель человека в собственно экономическом анализе Маркса. ↑

70. Там же.Т.25. ч.II. С.452. ↑

71. Как отмечает Маркс, законы капиталистического производства "действуют как принудительные законы конкуренции и дости гают сознания отдельного капиталиста в виде движущих моти вов его деятельности" (Там же. Т.23. С. 326). ↑

72. "В головах агентов капиталистического производства и обращения должны получаться такие представления о законах производства, которые совершенно отклоняются от этих законов и суть лишь выражение в сознании движения, каким оно кажется. Представления купца, биржевого спекулянта, банкира неизбежно оказываются совершенно извращенными" (Там же. Т.25, ч.1. С.343). ↑

73. На наш взгляд, данный тезис весьма сомнителен. Если практика действительно постоянно подтверждает плодотворность "поверхностного" взгляда на вещи, это может быть весомым аргументом против того, чтобы видеть сущность капиталистического производства на другом уровне, соответствующем трудовой теории стоимости. ↑

74. Там же. С.421. ↑

75. Там же. Т.23. С.164. ↑

76. Там же. Кстати, это свойство отделяет капиталиста от предпринимателя в чистом виде, для которого характерна как раз ориентация на осуществление дискретных операций, получение именно единичной прибыли. См. ниже, гл.3. ↑

77. Подробнее об "классовых индивидах" см.: Агг А. Указ.соч. ↑

78. "Командование капитала становится необходимым для выполнения самого процесса труда" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.23. С.342). ↑

79. "Функция его как капиталиста состоит в том, чтобы производить прибавочную стоимость да еще при самых экономных условиях" (Там же. Т.25, ч.1. С.418). ↑

80 Об этом см.: Коган А-М. В творческой лаборатории Карла Маркса. М., 1983. ↑

81. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.25, ч.1. C.221-230. ↑

82. Известный историк экономической мысли М. Блауг разделяет три взаимопереплетающиеся "революции": "революцию пре дельной полезности" в Англии и США, "субъективистскую революцию" в Австрии и "революцию общего равновесия" во Франции и Италии. См.: The marginal revolution in economics. Interpretation and evaluation. Durham, 1973. P.14. ↑

83. См.: Блюмин И.Г. Указ. соч. Т.1. С.22. ↑

84. Милль Дж.С. Указ.соч. Т.2. С.172. ↑

85. Там же. С.222-224. ↑

86. "Нам нужна именно такая теория, которая все явления ценности выводила бы из одного и того же начала, и притом давала бы им исчерпывающее объяснение" (Бем-Баверк Е. Основы теории ценности хозяйственных благ. М. 1929. С.84). ↑

87. Менгер К. Основания политической экономии. Одесса, 1903. С.68. Вальрас же настаивал на том, что отношения между людьми (в противоположность отношению человека к вещи) должны изучаться не политэкономией, а этикой. ↑

88. Arrow К., StarretiD. Cost - and demand-theoretical approaches to the theory of price determination // Carl Menger and the Austrian school of economics. Oxford, 1973. P.133. ↑

89. "Отправная точка для нашей теории - идеи Бентама" (Jevons W. S. The theory of political economy. L., 1924. P.28-29. Cм. также: Collison Black R.D. Jevons, Bentam and De Morgan // Economica. 1972. N 154. P.119-134. Джевонс соглашается и с бентамовским подходом к измерению наслаждений, хотя три последних компонента отсылает в область морали (Jevons W-S. Op.cit. Р.29). ↑

90. См.: Ibid. 7.55. На самом деле насыщаемость потребностей является характерной чертой не всякого, а именно потребительского поведения. Она не распространяется на потребность человека в самореализации, которая особенно ярко проявляется в мотивации предпринимателей (см. гл.3). ↑

91. "Моя теория экономики чисто математическая. Экономическая теория должна быть математической, поскольку она имеет дела с количествами" (lbid. Р.3). Вальрас пришел к своему понятию "редкости", тождественному тому, что мы называем предельной полезностью как к математическому решению проблемы взаимозависимости рынков, над которой бился до этого 12 лет. См.: Jaffe W. Jevons, Monger and Walras de-homogenized // William Stanley Jevons: Critical assessments. L.; N.Y., 1988. Vol.3. P.147-149. ↑

92. Cм.: Marginal revolution in economics. P.325-326. ↑

93 Как справедливо отметил Дж.М. Кейнс, теория маржиналистов является здесь "математическим приложением гедонистической арифметики Бентама" (Keynes J.M. Essays in biography. L., 1951. P.15). ↑

94. Cм. интересную статью сына К.Менгера - Карла Менгера младшего - математика по профессии. Menger К. Austrian marginalism and mathematical economics // Carl Menger and the Austrian school of economics. P.38-44. ↑

95 См., напр.: Jevons W.S. Op.cit. P.15-16. ↑

96. Блюмин И. Г. Указ.соч. Т.2. С.202. ↑

97. Jevons W.S. Op.cit. Р.18. ↑

98. Впервые на тесную связь рациональности и равновесия обратил внимание известный американский экономист Ф.Найт. См.: Arrow К. Rationality of self and others in an economil: system // J. Business. 1986. Vol.59. N 4, Pt 2.P.387. ↑

99. Jevons W-S. Op.cit. P.13. ↑

100. Ibid. P.14. ↑

101. По точному замечанию Э.Штрайслера, для австрийской школы (в отличие от математической) в словосочетании "предельная полезность" важнее существительное, чем прилагательное. См.: StreisslerE. То what extent was the Austrian school marginalist? // Hist. Polit. Econ. 1972. Vol.4, N 2. P.126-461. ↑

102 Сравним первую же фразу, которой Менгер начинает свои "Основания": "Все явления подчинены закону причины и следствия. Этот великий принцип не имеет исключения, и было бы напрасно искать в пределах, доступных нашему опыту, чего-либо ему противоречащего" (Менгер К. Указ.соч. С.1). К этому следует добавить, что немецкий термин "Grenznutzen" точнее можно перевести как "граничная" полезность, т. е. оценка ценности вещи покупателем, находящимся на "границе" между теми, кому удастся приобрести вещь, и теми, кто будет вытеснен с рынка; никакого намека на "предел" в математическом смысле слова здесь нет. ↑

103. Исследователь творчества Менгера М.Альтер пишет: "Менгер переместил действительное физическое время в область сущностей" (Alter М. earl Monger and Homo economicus: Some thoughts on Austrian theory and methodology // J. Econ. lss. 1982. N I. 7.152). В особенности обращает на себя внимание четвертый параграф первой главы "Оснований" Менгера, целиком посвященной значению фактора времени и вызываемой им не определенности для хозяйственной деятельности людей. Сосредоточенные в этом параграфе, а также рассеянные в других местах книги высказывания не оставляют сомнений в том, что если бы задуманный трактат Менгера был написан (а "Основания политической экономии" должны были стать лишь его первой частью), мы, скорее всего, получили бы не статистическую модель равновесия, а теорию экономической деятельности как процесса, протекающего во времени и пространстве. ↑

104. Как пишет один из исследователей и историков модели человека в экономической теории, здесь "он ("экономический человек") является микрокосмом, из которого формируется макрокосм и поэтому заслуживает микроскопического исследования" (Bensusan-Butt D. On economic man. Kanberra, 1978. P.127). ↑

105. Подробное изложение см., напр.: Pfister B. Die Entwicklung zum Idealtypus. Tubingen, 1928. ↑

106. Маршалл A. Принципы политической экономии. М., 1983. Т.1. С.56. ↑

107. Эта наука, по его словам, "с одной стороны, представляет собой исследование богатства, а с другой - образует часть исследования человека" (Там же). ↑

108. Там же. С.83. ↑

109. "Самым устойчивым стимулом к ведению хозяйственной деятельности служит желание получить за нее плату - побудительным мотивом выступает определенное количество денег" (Там же. С.69). ↑

110. Там же. С.76. ↑

111. Там же. С.152. ↑

112. Там же. С. 55 ↑

113. Там же.С.124. ↑

114. Подробнее о трактовке Маршаллом мотивации экономического поведения см.: Китов А.И. Экономическая психология. М., 1987. C.265-272. ↑

115. Маршалл А. Указ. соч. С.90. ↑

116. Там же. С.91. ↑

117. Там же. С.45. ↑

118. Там же. С.46. ↑

119. Там же. С.76. ↑

120. Там же. С.76-77. ↑

121. “Поскольку действия людей столь разнообразны и неопреде ленны, самые лучшие обобщения тенденций, какие может сде лать наука о поведении человека, неизбежно должны быть не точными и несовершенными” (Там же. С.88). ↑

122 "Нормальная деятельность отступает на второй план, когда тресты устремляются в борьбу за овладение крупным рынком, когда общность интересов возникает и исчезает (очевидно, имеются в виду картельные соглашения), и прежде всего когда политика отдельного предприятия не направляется на достижение своего собственного коммерческого успеха, а подчиняется какому-либо крупному маневру на видовой бирже или какой-либо кампании по установлению контроля над рынками. Подобные ситуации не могут быть надлежащим образом рас смотрены в книге об основах экономической науки, им место лишь в работе, посвященной какой-нибудь части "суперструктуры" (Там же. С.52). ↑

123. Шумпетер определяет основные постулаты этой психологии, у истоков которой стояли Гоббс, Локк и Юм, следующим образом:

а) все знания человека почерпнуты им из собственного жизенного опыта;

б) этот опыт можно приравнять совокупности впечатлений, которые человек получает через органы чувств;

в) до приобретения такого опыта человеческий разум абсолютно пуст, он не обладает собственной активностью и не содержит никаких априорных гносеологических категорий (как, например, пространство и время у Канта);

г) впечатления - конечные элементы, из которых слагаются посредством случайных соединений ("ассоциаций") все психологические феномены, включая память, внимание, логику, эмоции и аффекты. См.: Schumpeter J.A. Op.cit. P.120-121. ↑

124. Экспериментальная психология В.Вундта, теория У.Джеймса, бихевиоризм Дж.Уотсона, теория инстинктов У.Макдугалла и пр. ↑

125. Единственным исключением является так называемый закон Вебера-Фехнера, согласно которому интенсивность ощущения пропорциональна логарифму интенсивности раздражителя. С помощью этого закона, который был известен Джевонсу, можно в принципе доказать 1 закон Госсена - убывание предельной полезности. Однако сам закон Вебера-Фехнера вовсе не был строго доказан, поскольку интенсивность ощущения нельзя измерить с той же степенью точности, как интенсивность раздражения. ↑

126. См.: Coats A.W. Economics and psychology: The death and resurvection of a research programme // Method and appraisal in economics. Cambridge, 1976. P.47. ↑

127. Fisher I. Mathematical investigation in the theory of value and price. New Haven, 1925 [1898]; Davenport H. The economics of enterprise. N.Y., 1913. ↑

128 Козлова К.Б., Энтов РМ. Теория цены. М., 1972. С.95. ↑

129. "Если человек утилитарист по своему мировоззрению, он имеет полное право быть утилитаристом и в экономической теории. Если же нет (в наши дни утилитаристов не так уж много), он имеет полное право на экономические взгляды, свободные от утилитаристских предположений" (Хикс Дж.Р. Стоимость и капитал. М., 1988. C.110-111). ↑

130. Козлова К.Б., Энтов Р.М. Указ. соч. С.110. ↑

131. Imfthouse S., Vint J. Some conceptions and misconceptions concerning economic man // Riv. Intern. Sci. Econ. e Gammer. 1978. N I. P.609.

132. Cm.: Hausman D. Economic methodology in a nutshell // J. Econ. Persp. 1989. Vol.3, N 2. P.118.

133. "Теория полезности имеет гораздо больше оснований называться логикой, а не психологией ценностей" (Schumpeter J.A. Op.cit. Р. 1058). ↑

134 Fetter F. Economic Principles. N.Y., 1915. P.12-13. ↑

135. Mitchell W. C. Op.at. Vol.2. P.133. ↑

136. Fetter F. Op.cit. P.27. ↑

137. Veblen Т. The instinct of workmanship and the state of industrial arts. N.Y., 1918. P.2-8. Такое понимание инстинкта близко к У. Макдугаллу. ↑

138. См.: JensenH-E. Theory of human nature // J.Econ.lss. 1987. N3. P.1041. ↑

139. Veblen Т. The instinct of workmanship... P.48-49. ↑

140. Отметим, что оно во всем противоречит концепции гедониста-оптимизатора. ↑

141. См.: Веблен Т. Теория праздного класса. М., 1984. C.73-82. ↑

142. Veblen Т. The instinct of workmanship... P.49. ↑

143. Veblen Т. The theory of business enterprise. N.Y., 1935. P.28-31. ↑

144. Ibld. P.41. ↑

145. Cм.: Veblen Т. The place of scletce in modern civilization. N.Y., 1961. P.141, 157. ↑

146 Козлова K. E. Институционализм в американской политэкономии: идейно-теоретические основы либерального реформизма. М., 1987. С.23. ↑

147. См.: Shackle G.L.S. The years of high theory. Cambridge, 1967. P. 5-6. ↑

148. Думается, не случайно главным теоретиком "Нового курса" Рузвельта стал институционалист Рексфорд Тагуэлл, автор ряда работ о концепции человеческой природы в экономической науке. См.: Tugwell R. Human nature in economic theory // J. Pout. Econ. 1922. Vol.30. N 3. P.317-345. ↑

149. Myrdal G. Monetary equilibrium. L., 1939. P.45-47. ↑

150. Ibid. P.65. ↑

151. Shackle G.L.S. Op.cit. P.98. ↑

152. Напомним, что логика исследования в отличие от логики изложения, по крайней мере у Вальраса была обратной: от "идеального образа" равновесия на макроуровне к оптимизатору на микроуровне. Однако и здесь подход Кейнса противоположен маржиналистскому: исходной предпосылкой, "встающей перед его взором", очевидно, была неравновесная ситуация, прообразом которой послужила Великая депрессия. ↑

153. См.: Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег. М., 1978. С.157. ↑

154. Там же. С.158. Таким образом, он безоговорочко считал все виды сбережений остатком от потребления. Между тем сбережения удовлетворяют и такие важнейшие потребности человека, как обеспечение в старости, получение детьми высшего образования, страховка "на черный день”. Такие сбережения не могут быть простым остатком, особенно для людей определенных возрастных групп. В то же время "золотая" молодежь вполне способна не только проматывать свои высокие доходы, но и залезать в долги. Далее выяснилось, что рабочие сберегают, при равенстве доходов, значительно меньше, чем служащие, негры - меньше, чем белые, и т.д. Сложная социально-возрастная структура общества, как показали эмпирические исследования, не позволяет описывать агрегатное потребление и сбережение в рамках априорных предпосылок здравого смысла, из которых исходил Кейнс. См.: Kalana G. Psychological economics. N.Y., 1975. ↑

155. Кейнс Дж.М. Указ.соч. С.151. ↑

156 Там же. C.170-171. ↑

157. Справедливости ради отметим, что подобным же образом приписываются к прочим равным и многие объективные факторы, влияющие на склонность к потреблению. См.: Там же. С.149-157. ↑

158. "Лишь в немного большей степени, чем экспедиция на Южный полюс, предпринимательство основывается на точных расчетах ожидаемого дохода" (Там же. C.226-227). ↑

159. Там же. С.227. ↑

160. "Оценивая ожидаемый размах инвестиций, мы должны принять во внимание нервы, склонность к истерии, даже пищеварение и реакции на перемену погоды тех, от чьей стихийной активности в значительной степени и зависят эти инвестиции" (Там же). ↑

161. Там же. С.229. ↑

162. См.: Hodsson С. Persuasion, expectations and the limits to Keynes: Keynes economics: Methodological issues. L.; Sydney, 1985. P.16. ↑

163. Кейис Дж.М. Указ.соч. C.214. ↑

164. Там же. С.215. ↑

165 Там же. С.224. ↑

166. Там же. С.223. ↑

167. Там же. С.236. ↑

168. См.: Collected works of J.M.Keynes. L. 1973. Vol.10, Р.262. ↑

169. Сказанное, разумеется, не означает, что маржиналистской теории нет альтернативы в рамках самой микроэкономики. Об этом в следующих главах. ↑