Творчество доктора Кенэ представляется нам парадокса По общему признанию, экономическая мысого чеовека, сделала большой шаг вперед. И в то же время он жил не в самой прогрессивной с экономической точки зрения стране своего времени, Англии, а во Франции, в ту эпоху отстававшей в развитии. Однако, следует вспомнить об интенсивности обменов идеями между двумя странами и о преемственности, имевшей место между Петти и Кантильоном, а затем между Кантильоном и Кенэ. Но парадокс затрагивает доктрину в целом: промышленности и торговле у Кенэ уделяется сравнительно мало внимания, в то время как сельское хозяйство превозносится. Акцент сделан на сельском хозяйстве капиталистического типа, и центральной фигурой выступает фермер-предприниматель. Как отмечал Маркс начиная с Экономико-философских рукописей 1844 года (М. и Э. т. 42, стр. 41-174), у Кенэ (и вообще у физиократов - я не провожу между ними различия) наблюдается совмещение феодальных пережитков и современных или буржуазных черт экономики:

Физиократия непосредственно представляет собой политико-экономическое разложение феодальной собственности, но именно поэтому она столь же непосредственно является и политико-экономическим преобразованием, восстановлением этой феодальной собственности, и только язык ее при этом становится уже не феодальным, а политико-экономическим. По учению физиократов, все богатство заключается в земле и земледелии (агрикультуре) (У Л. Д. пер. по фр. изданию 2е ms.,fol. II; cf Marx, manuscrits de 1844, trad.fr.p.81;B настоящем русском переводе - по К. М. и Ф. Э. Из ранних произведений, М., 1956, т. 42).

Случайно ли это? Ни в коем случае. Я настаиваю на том, что между «традиционными» элементами теории Кенэ и его фундаментальными нововведениями существует прямая связь. Высказывания Маркса и Шумпетера почти полностью согласуются друг с другом, когда они определяют главную заслугу Кенэ. Маркс превозносит знаменитую схему, которую Кенэ назвал Экономической таблицей:

... это была попытка представить весь процесс производства капитала как процесс воспроизводства, а обращение - как только форму этого процесса воспроизводства; денежное обрарщение - как момент обращения капитала; вместе с тем, это была попытка включить в этот процесс воспроизводства происхождение дохода, обмен между капиталом и доходом, отношение между воспроизводительным и окончательным потреблением; а также в обращение капитала включить обращение между производителями и потребителями (в действительности - между капиталом и доходом); и наконец, это была попытка представить обращение между двумя крупными составными частями производительного труда, производством первичного сырья и промышленностью, как моментами в процессе воспроизводства, и сконцентрировать все это на периоде, соответствующем второй трети [у Маркса: «первой трети»] XVIII в., т. е. на «детском» периоде политической экономии как науки, сгруппировав в таблицу, состоящую из пяти строк с шестью статьями начальных и конечных ссылок, - итак, эта попытка оказалась идеей исключительно гениальной, без всякого сомнения, самой гениальной идеей из тех, которые экономика до сих пор могла записать в свой актив¹ (М. и Э. соч. изд. 2. Т. 26, ч. I, стр. 345).

Что касается Шумпетера, он проводит четкую грань между общей теорией Кенэ и его Таблицей как таковой (1954, р. 239). Однако мы сегодня можем сказать, что разница в оценках этих двух авторов была очень небольшой, поскольку оба они сходятся в том, что Кенэ первым выдвинул идею экономики как единого когерентного целого, то есть как совокупности явлений, составленной из взаимосвязанных определенным образом частей. Именно у него впервые экономическая тока зрения произвела не просто серию хаотичных наблюдений, сопоставлений, затрагивающих отдельные аспекты хозяйственной деятельности (как, например, названный выше «механизм равновесия»), но идею единого упорядоченного целого, системы логически связанных отношений, распространяющихся на всю сферу экономики. Шумпетер совершенно определенно высказывается по этому поводу, когда называет Кенэ первым, кто «недвусмысленно сформулировал идею взаимозависимости». Он добавляет, что Кенэ сформулировал «фундаментальную проблему» политической экономии - (статическое) равновесие между взаимозависимыми величинами - , обратив ее в Таблицу, усовершенствовать которую значительно позже путем введения комплекса уравнений предстояло Вейлесу (1954, р. 242-243).

Я склоняюсь к мнению, что подобная, холистическая, идея не могла зародиться в недрах чисто экономического мировоззрения - в той мере, в какой это мировоззрение может считаться существовавшим до нововведения Кенэ. Она должна была происходить извне, должна была стать результатом, если так можно выразиться, проекции общей концепции мироздания как единого упорядоченного целого на (частный) экономический план. Именно эта идея стала достижением Кенэ, и эта же идея указывает на присутствие в его мысли очень ярко выраженной «традиционной» составляющей, о чем я вкратце хотел бы сказать отдельно² .

Содержание работы Кенэ представляет собой частный вариант развития теории «естественного права», а также общую социальную и политическую теорию, сконцентрированную вокруг экономических проблем, причем его теоретические положения сведены в единую логическую систему. Едва ли будет ошибкой сказать, что Кенэ описывает старое общество с новой точки зрения. Его подход к анализу общественной и политической жизни остается в полной мере традиционным во многих отношениях, а в центре внимания Кенэ находится собственно экономическая система, которую можно охарактеризовать как почти целиком и полностью обновленную.

Традиционализм Кенэ становится очевиден, когда, например, стабильность Китая изображается в качестве образца и как аргумент против исторического релятивизма Монтескье. Вечные, метафизические принципы, по мнению Кенэ, уже существуют, остается их только принять. И прежде всего, как это имеет место в системах преимущественно традиционных, богатство представлено землей, в силу явного отличия от движимого имущества, и не отделимо от власти над людьми³ . Если быть более точным, земля есть единственный источник богатства, а собственники у Кенэ несут также и груз политических функций, включая правовое администрирование со всеми относящимися к этой сфере видами ответственности: налоги должны затрагивать исключительно их доходы. В государственной («национальной») собственности остается только сельское хозяйство. В отличие от этого деятельность коммерсантов, как и финансистов, ничем не ограничена (Quesney, 1958, II, р. 856,959 и т. д.). Положение монарха можно сравнить с положением первого среди прочих собственников, он располагает особым правом на совместное владение землей; налог, который он взимает, является статьей дохода, связанной с этим правом. Он, собственно, является сувереном, «жрецом» (законодателем) и правителем (исполнителем) одновременно, поэтому физиократы не побоялись назвать такой политический режим, который они, кстати, оправдывают, «легальным деспотизмом». В реальности это оказывается не совсем деспотизм, поскольку верховным сувереном выступает Закон Природы, который диктует необходимость учреждения всех институтов. Государство не должно противодействовать этому закону, а, наоборот, должно превратить Закон Природы в предмет обязательного и общего изучения (Quesney, 1958, II, р. 741; Weulresse, II, р. 65-66).

Внутри такой политической системы богатство имеет упорядоченный и гармоничный способ обращения. Единственным источником богатства является природа, или, вернее, земля, которая обретает новую функцию посредством деятельности и инициативы людей. Фундаментальным условием существования данного экономического порядка в рамках политической системы выступает частная собственность, неизбежным следствием которой является свобода, понимаемая как отсутствие всякого вмешательства или прямой, косвенной регламентации извне, со стороны государства. Таким образом, мы обнаруживаем у Кенэ сочетание холизма и индивидуализма: холизм - в традиционной, религиозной или политической, форме, индивидуализм - на экономическом уровне. В качестве несколько абстрактной, но вместе с тем поразительно яркой параллели напрашивается метафизическая концепция Лейбница. Мне хотелось бы заострить внимание на следующем положении. Экономика достигает статуса когерентной системы именно в тот момент, когда она начинает ассоциироваться со строго традиционной теорией общественного устройства и подкрепляться ее концепциями, когда она вступает в отношения с холистической идеологией.

Мы можем различать два аспекта этих отношений. С одной стороны государство, царство, стоит на страже физических границ и моральных основ системы: оборот годового продукта, всеобъемлюще представленный в знаменитой экономической Таблице Кенэ, является схемой оборота продуктов первой необходимости в рамках всего государства, напоминая циркуляцию крови по телу человека. С другой стороны - Закон Природы, как в нравственном, так и в физическом отношении, функциях, о котором Кенэ думает, что развивает его, является законом мирового порядка, предопределенного Богом. Таким образом, экономический порядок, или экономическая сфера, зависит одновременно как от политической «плоти» системы, так и от глобальной телеологической установки, затрагивающей все аспекты жизни человека.

Точка зрения, которую мы представляем в настоящей работе, отличается от точки зрения Шумпетера (1954, р. 233): Шумпетер настаивает на том, что богословские представления Кенэ не сказываются в его анализе, который, поэтому, сохраняет свою научность. Не оспаривая данный тезис, выскажу предположение, что в этом анализе, как правило, отсутствуют указания на его первоосновы. Происхождение этих основ я и пытаюсь отыскать у Кенэ.

Ясно, что в таких обстоятельствах определенная область исследований если и может быть воспринята как самостоятельная единица, то лишь при взгляде с одной стороны, в то время как при взгляде с другой стороны она оказывается автономной не в абсолютном, а лишь в нормативном смысле. Такой вывод следует из концепции Кенэ, нашедшей свое выражение в его определении Закона Природы:

Законы природы бывают либо физическими, либо моральными. В данном случае под физическим законом мы понимаем регулируемое развитие всякого физического события естественного порядка в направлении, несомненно наиболее благоприятном для человеческого рода. Под моральным законом мы понимаем в данном случае такое правило, которое, распространяясь на любой вид человеческой деятельности, относящейся к сфере морали и соответствующей физеской сфере, является несомненно наиболее благоприятным для человеческого рода. Вместе эти законы образуют то, что принято называть Законом Природы («Droit naturel», chap. V, Quesnay, 1958, p. 740).

Как отмечает Шумпетер, в даном случае мы оказываемся последователями схоластиков. В рамках телеологического порядка целесообразная деятельность человека возможна только в согласии с требованиями природы. Порядок реализуется тогда, когда люди действуют в согласии с Законом Природы. «Таблица» является лишь выражением идеала, и Кенэ приводит описание плачевных последствий всякого отступления от разумных требований. Справедливая политика со стороны государства является обязательным условием сохранения экономического порядка. На это указывал Адам Смит. По существу он говорит, что экономический порядок более независим от решений, принимаемых человеком, чем это следует из высказываний Кенэ (1904, II, р. 172). Необходимо отметить что, согласно Кенэ, справедливая политика государства состоит главным образом в том, чтобы воздерживаться от вмешательства в экономические процессы. У государства не так много обязанностей, связанных с позитивными действиями: защита от внешней агрессии, поддержание коммуникационных сетей, забота о бедных, получение своих собственных доходов (исключительно от эксплуатации земли), воспитание населения в духе Закона Природы. В то же время, Шумпетер обратил внимание на то, что Кенэ указывал на необходимость реформирования неэффективной практики государства в различных сферах. Он считал, что государству, для того, чтобы положить конец своим вмешательствам в вопросы экономики, приносящими вред, необходимо по крайней мере научиться воздействовать на самоё себя.

Итак, в чем нам видится парадоксальность суждений Кенэ? Он впервые «недвусмысленно сформулировал» положение о когерентности экономики, не отрывая при этом экономику от политики, морали или религии. Наоборот, Кенэ строит свои рассуждения, отталкиваясь от глобальной когерентности мира, включая гуманитарную или нравственную сферы, и выводит из этого правило условной когерентности для отдельно взятой сферы. Добавим, что точка отсчета в рассуждениях Кенэ не отдельно действующий индивид, и что он в своих рассуждениях не ориентируется на причины или следствия, но исходит из телеологического порядка, который включает и гарантирует свободу отдельно действующего индивида. Адам Смит пойдет еще дальше, и нам предстоит увидеть, каким образом ему это удалось.

Без сомнения, есть другая фундаментальная черта, появлением которой классическая экономия обязана Кенэ; ее значение подчеркивает Маркс, мимо нее не проходит и Шумпетер. Мысль Маркса, изложенная в Теории прибавочной стоимости, сводилась к следующему. Существенным шагом вперед у Кенэ стало разделение сфер производства и обращения и т. д., поскольку ни о каком прогрессе не может идти и речи до тех пор, пока «прибавочная стоимость» не будет востребована в сфере обращения и не будет рассматриваться независимо от обращения. Что касается земледелия, то здесь «прибавочная стоимость» четко просматривается вне обращения, и это обстоятельство объясняет, почему там, где это разделение осуществилось впервые, сельское хозяйство занимает центральное место.

Нет никакого сомнения в том, что Кенэ четко разделяет два процесса: с одной стороны - производство (или воспроизводство) «годового продукта», который включает, сверх эквивалента общего вложенного капитала, «чистый продукт», сравнимый в первом приближении, применительно к теории Маркса, с «прибавочной стоимостью». Затем Кенэ исследует в своей Таблице следующий этап - оборот, или распределение, продукта между тремя классами субъектов экономических отношений. Схожая дихотомия, как известно, встречается у Смита, Рикардо и Маркса, как и вообще у классиков. Я подчеркиваю, что речь идет лишь о «схожести» дихотомии (см. Myrdal, 1953,р. 113). Шумпетер высказывает большие сожаления по поводу этой дихотомии -, что нам следует воспринять как важный симптом , хотя он не предлагает объяснений ее существования, несмотря на то, что некоторые намеки с его стороны позволяют нам посвоему истолковать его понимание проблемы.

При таком подходе творчество Кенэ представляет собой один из этапов процесса, суть которого прояснится, когда мы дойдем до Адама Смита. А пока попытаемся кратко охарактеризовать вклад в науку, сделанный Кенэ. В отличие от меркантилистов для него существенно важным было утвердить свой взгляд на то, что он рассматривал как истинное «богатство», или скорее - этот термин используется Шумпетером - как создание истинного богатства. Кенэ усматривал это явление в сельском хозяйстве, называя его «производством», в то время как все прочие виды деятельности из тех же соображений получили наименование непродуктивных или «бесполезных». Поступая подобным образом, он приводил субъективное суждение в соответствие со своим мировоззрением, согласно которму предметы потребления, или точнее, средства существования людей, являются основными благами. Таким образом, он модифицировал доминировавшую до него доктрину Кантильона и Петти, которые рассматривали землю и труд как два самостоятельных источника богатства. Кенэ не пытался вывести пропорцию или определить коэффициент соответствия между двумя этими факторами, которые позволили бы выразить значение каждого из двух в терминах какогото одного, а именно земли, Кенэ устанавливал между ними иерархические отношения. Землю он рассматривает как продуктивный фактор, при этом естественное плодородие почвы само по себе создает прирост истинного богатства в период от сева до жатвы, а труд и инициатива людей остаются всего лишь необходимым вспомогательным средством для осуществления этого процесса. Такой подход согласовывается с идеей Закона природы как закона физического и морального. Как считал Кенэ, экономический процесс является по существу процессом прироста богатства, то есть процессом производства, а секрет этого роста заключается в плодородии земли, либо в совокупности сил природы, которая рассматривалась как уникальная, самодостаточная сущность, скрывающая в себе и сточник экономического прогресса. Таким образом, экономика - это производство, а производство - это земля. Благодаря иерархической системе, ничуть не нарушающей традиционные установки - природа диктует правила морали, земля определяет правила труда. Перед нами в данном случае первый шаг на пути идентификации экономики при помощи единственного существенного фактора, как causa sui, как некоей субстанции. История последующего развития экономической теории не дает ни малейшего повода усомниться в этом. Несколько забегая вперед, я процитирую одно из высказываний Маркса, где присутствует слово «субстанция», свидетельствующее о том, что для него экономический процесс всегда имел именно ту природу, на которую указываю и я. Он говорит, что у физиократов прибавочная стоимость не оформляется еще в самостоятельную категорию, поскольку «они еще не свели стоимость как таковую к ее простой сущности (einfache Substanz)», то есть к труду (Mehrwert, Werke, 26.1. p. 14).

Подобный способ осмысления действительности достигает порой такой степени индивидуализации, что человек как самодостаточная сущность начинает концептуально представлять свой мир в форме самодостаточных сущностей, то есть субстанций. Таким образом, в случае с Кенэ мы имеем не менее индивидуалистский способ анализа. Но в какой мере эта (индивидуалистская) черта недостаточно артикулированно выражена у Кенэ, в такой мере его экономические концепции и его умеренная версия Закона Природы оказываются включенными в холистический контекст. Этот контекст дает Кенэ особую привелегию - что встречалось не часто - увидеть экономику как единое целое. В то же время в сравнении с теми, кто последует за ним, он остается относительно старомодным. Таким образом мы можем понять, что инновация Кенэ имела французские корни, а не английские, как это в частности отмечалось в работе Hasbach, 1893 г. По мнению последнего автора, следы концепции некоего Кумберланда, якобы повлиявшего на творчество Кенэ, уводят на идеологическую почву Англии эпохи Кенэ.

В целом у Кенэ собственность подчиняется общему порядку, а собственности, в свою очередь, подчиняется свобода. Таким образом, общий порядок управляет и собственностью, и свободой. Такая конфигурация представляется весьма примечательной, если мы здсь же вспомним о бесспорном влиянии Локка на Кенэ, бесспорном, несмотря на то, что оно проявилось в других аспектах теории, и несмотря на существенный временной интервал, разделяющий двух авторов, ведь у Локка, как мы увидим в следующией главе, собственность выходит на первое место.

Промежуточное положение Кенэ между чистым холизмом и современным индивидуализмом соответствует его частной концепции стоимости. Для Шумпетера Кенэ, определяющий экономику как максимум выгоды при минимуме затрат, кажется представителем психологического взгляда на стоимость, которая увязывается у него с выгодой и потребностями и в таком виде будет еще долго жить в умах представителей французской традиции (Ж.Б. Сэй). Кенэ проводит различие, как бы по привычке, между «потребительной» стоимостью и меновой, «покупной», стоимостью. Воздух и вода имеют потребительную стоимость, это «основные блага», они не имеют меновой стоимости и не относятся к «богатству» (Quesnay, 1958, II, р. 526). Довольно своеобразно представлены у Кенэ отношения между двумя видами стоимости. Для того, чтобы некоторое государство процветало - в этом месте отметим для себя отголоски холизма - прежде всего необходимо, чтобы оно в изобилии располагало пищевыми продуктами, далее требуется, чтобы они находили спрос, а их цена, т.е. меновая стоимость, была выше себестоимости (ibid, р. 690-691, 972; см. р. 661-662). Доля продукции, взимаемая в виде налогов, должна быть пропорциональна цене. «Изобилие благ, не имеющих стоимости, не есть богатство. Дороговизна при безденежье есть нищета. Изобилие при дороговизне есть роскошь» (art. «grains», ibid., p. 507, и Максима XVIII, р. 954).

Рассмотрим, что предлагает Кенэ. Итак, он признает, что пищевые продукты являются основными экономическими благами, истинным богатством, то есть теми благами среди прочих благ, наделенных меновой стоимостью, которые имеют более высокую потребительную стоимость. Из этого неизбежно следует, что более высокая потребительная стоимость должна выразиться в повышении меновой стоимости. Именно таким образом у Кенэ осуществляется переход от физического закона к закону моральному.

Я готов согласиться с тем, что Кенэ опирается фактически лишь на свои наблюдения. Есть некая стоимость или, почти буквально, «основополагающая цена» товара (р. 529), как мы сказали бы, цена его производства, то есть минимальная цена товара, при которой гарантируется рентабельность. Если стоимость пшеницы достигает достаточно высокого уровня, устанавливается «хорошая цена» (р.508 sq.). Такие обстоятельства благотворно влияют на соответствующую сферу производства, - в самом этом выражении передается нормативная ориентация, как бы утверждается тот факт, что в сфере экономики ценности находятся в зависимости от абсолютных Ценностей. По данному вопросу позиция исследователя и положения «естественного закона» сходятся. Потребительная стоимость, в таком смысле действительно выступает в очень необычной роли, она определяется меновой стоимостью, которая служит ее неизбежным следствием.

Кенэ, таким образом, не считает нужным говорить о теории меновой стоимости как таковой. А классики, наоборот, всю ставку делают на меновую стоимость, усматривая в потребительской стоимости лишь необходимое условие. Мы увидим, например, как Адам Смит без лишних слов избавляется от проблемы потребительной стоимости. С точки зрения классической теории стоимости, Кенэ безнадежно устарел: повторяя несколько ранее приводимые слова Маркса (см. выше), скажем, что «он еще не свел стоимость к простой сущности».

Может быть, мы рискуем быть непонятыми французскими читателями, когда сопровождаем описание нововведений Кенэ следующей скромной справкой. Дело в том, что нам не хотелось, чтобы все сказанное о французском характере теории Кенэ было истолковано как попытка навязать мнение о соответствии идей Кенэ тем взглядам, которые доминировали во Франции в последние десятилетия перед Революцией. Действительно, Кенэ в определенном смысле представляет Францию, но Кенэ - это еще не Франция, даже с учетом того, что влияние физиократов дало о себе знать в зале заседаний Конституционной Ассамблеи в 1789г. Может быть, здесь имеет смысл напомнить в самых общих чертах о пределах этого влияния и отметить тот факт, что просвещенное общественное мнение Франции по духу было радикально противоположным по отношению к теоретическим взглядам Кенэ, даже с учетом того, что обе тенденции имели точки соприкосновения, например, по вопросу об ограничении меры государственного влияния на экономику.

В одном монументальном труде начала XX века (Weulersee) прослеживается эволюция влияния физиократов начиная с зарождения этой теории около 1756 г. и до ее полного затухания в 1770-м. Автор показывает, что после непродолжительного периода повышенного интереса и примерно десятилетнего периода заметного влияния в правительственных кругах это движение приходит в упадок и в 1770 г. полностью распадается. Слишком короткий промежуток времени, связанный с переходом от идей Тюрго к общему контролю за финансовой сферой (1774-1776), можно рассматривать не больше чем запоздалым эпилогом физиократов. Но по сравнению с этой неудачей на официальном уровне нас в гораздо большей степени интересоует состояние или эволюция взглядов, царящих в обществе. Попробуем обозначить наиболее существенные идеологические концепции, которые в то время противостояли друг другу.

Первым шагом в этом направлении будет признание относительной независимости Тюрго от идей физиократов. Безусловно, Тюрго был великим мыслителем. Человек широких взглядов, он проявил себя неустанным администратором и реформатором на посту министра, генерального контролера, который фактически руководил всеми финансами. За ним закрепилась репутация лаконичного и безупречного экономиста, превосходившего в теоретических вопросах, согласно мнению Шумпетера, Адама Смита. При этом сам Тюрго называл себя одновременно учеником Венсанаде Гурнэ (1712-1759), государственного деятеля, экономиста и коммерсанта, наиболее характерными выражениями которого были «laissez-faire», «laissez-passer» ["дайте свободу делать дело", "дайте свободу передвигаться" - фр.], и Кенэ.

Здесь уместно привести постулат Тюрго: «Принцип беспредельности свободной торговли поддерживается таким количеством прочих принципов, что уверенность в его рациональности ни в коей мере не зависит от системы, выводимой при анализе природы богатств» (Observation sur Ie memoire de Graslin, Turgot, 1913, II, p. 631). Из этого высказывания, в частности, становится ясно, что для Тюрго взгляды Гурнэ и Кенэ в данном пункте представляются схожими, и мы можем сделать следующее обобщение. Движение за свободу торговли зерном зависит не только от влияния физиократов, - утверждение принципов названной разновидности экономической свободы в 1763г., отказ от них в 1770г. выходят за рамки истории физиократов как таковых (Weulersee, I, p. 83 и 239). Более того, в одном из писем на имя физиократа Дюпона де Немура в 1766г. Тюрго даже упрекает физиократов в том, что они пренебрегают возможностью сочетать «углубленный анализ образования, обращения и воспроизводства прибыли» Кенэ с «менее абстрактным», но более простым «принципом конкуренции и свободы торговли» Гурнэ: «Вы так увлечены критикой промышленности... что забыли о существовании всех тех пут... которые окружают эту промышленность» (Turgot, 1913, II, р. 507; cf. Ill, p.484).

Шумпетер, выступающий как всегда с позиций истории экономической мысли, сказал о Тюрго, что он был в действительности «не-физиократом, испытывавшим симпатии физиократического свойства» (Schumpeter, 1954, р.244). Впрочем, Тюрго принимал по меньшей мере одно важное теоретическое положение физиократов, а именно признавал, что сельское хозяйство является единственным подлинным источником богатства, в то время как промышленность лишь трансформирует его, не создавая при этом богатства в собственном смысле слова. Правда, нет полной уверенности в том, что Тюрго всегда действительно следовал этой доктрине. Не приходится сомневаться в том, что, ведая всеми хозяйственными, в том числе и финансовыми вопросами как главный представитель центральной власти в округе Лимож, Тюрго прежде всего имел дело с сельским хозяйством. Но до того он сопровождал Гурнэ в его инспекторских поездках, которые помимо прочего имели целью изучение процессов, происходящих в сфере промышленности и торговли. Можно не сомневаться также и в том, что предотвращение неурожаев и борьба со свободным оборотом зерна оставалась на первом плане во всех его делах. Следует констатировать также тот факт, что Тюрго расходился с физиократами в вопросе о принципах земельной собственности (Weulersee, II, р. 637): «Совершенно не правильно такое положение, когда авансы в виде земельных угодий оказываются основой собственности», это «настолько просто... что философу... не требуется специальных доказательств»; «обрабатывающий землю нуждается в праве собственности лишь в силу существующего обычая и гражданских законов» (Reflexions, §XVII, предположительно: 1913, II, р. 542; cf. Weulersee, p. 639).

He менее верно также и то, что «собственники являются единственным классом, который не связан в силу жизненной необходимости с определенным видом работы и поэтому может быть использован для обеспечения более общих нужд общества» (Reflexions, § XV, разрядка Л. Д.; см. Гегель, Философия права, § 305-307). Таким образом, Тюрго называет собственников «незанятым классом», «классом освободившимся и способным к восприятию нового». Он различает и два других класса, «класс производителей», образованный из тех, кто эксплуатирует земельные угодья, и класс, который он больше не называет «непроизводящим классом», но именует «классом наемным», который охватывает все другие хозяйственные функциональные позиции, как оплачиваемые, так и неоплачиваемые. Собственно говоря, это повторение классификации Кенэ, разве что с некоторыми изменениями в терминологии. Что касается правосудия - например, как по вопросам налогообложения, так и по социальным и политическим фундаментально отличаются друг от друга, согласно Тюрго, только позиции собственников недвижимости и несобственников (1913, III, p.512). Отсюда и Тюрго, и Кенэ делают вывод о том, что налогообложению подлежат исключительно доходы от пользования землей. Мы видим, что в такой существенной сфере, как право, Тюрго оказывается физиократом.

Без сомнения, будучи учеником Гурнэ, Тюрго более уверенно, чем Кенэ признает тот факт, что экономические отношения проникают сквозь межгосударственные барьеры. Как известно, Кенэ рассматривал международную торговлю как условие достижения богатством его оптимального менового значения; при этом фактически речь шла только об «оптимальной цене» зерна, то есть об экспорте сельскохозяйственной продукции, и экономика считалась по существу функцией отдельных государств. У Тюрго, наоборот, утверждается экономический универсализм: «Продолжая обобщения, я позволил бы себе сказать, что любой, кто помнит о существовании самостоятельных и поразному устроенных политических государств, никогда не станет поднимать вопроса об экономике как явлении политическом, то есть вопроса о политической экономии.» В данном случае критика адресована Фердинанде Галиани (1728-1787) (Lettre a M^lle de Lespinasse, 1770; Turgot, 1913, III, p. 421).

В теоретическом плане одним из достижений Тюрго, по мнению Шумпетера, является его формулировка закона снижения доходов или, вернее, закона не-пропорциональности доходов, которая, по всей видимости, появилась независимо от теории богатства. (Она изложена на двух страницах работы «Ученые записки в память о Сен-Перави» [Observation sur Ie memorie de Saint-Peravy.], Turgot, 1913, II, р.644-646.) Иначе, на первый взгляд, обстоит дело с другим аспектом теории Тюрго, который мы находим в его «Размышлениях об образовании и распределении богатства» ["Valeurs et Monnaies".] и в работе «Стоимость и деньги» [Memoire au Roi sur les Municipalites] исключительно интересном, но не завершенном тексте, датируемом приблизительно 1767-1769 гг. (Turgot, 1844,1,р.7593):яимею в виду «психологическую» или рационалистическую теорию меновой стоимости, которую он развивал, используя идеи Галиани. Естественно, возникает вопрос о совместимости этой теории с положением, согласно которому только сельскохозяйственное производство выступает собственно производством. Но, во всяком случае, Тюрго между двумя этими положениями не усматривал никакой связи, и, кроме того, создается впечатление, что он остался последовательным в различении (в том смысле, как я это попытался показать для теории Кенэ) потребительной стоимости, из которой вытекает превосходство сельского хозяйства, и меновой стоимости, для которой он, в отличие от Кенэ, предлагал независимую теорию.

Противопоставление системы Тюрго и системы физиократов, без сомнения, оправдано прежде всего в политической сфере. Тюрго видит в деспотизме свойства, исключительно не благоприятные для экономики. «Гда экономисты никак не могут избавиться от своего пристрастия к попечительскому авторитаризму, что не делает чести их учению и оказывается самой непоследовательной из непоследовательностей в их догмате об очевидности» (из письма к Дюпону от 21.12.1770; Turgot, 1913, III, p.398). Это «часть системы, закоторую должно быть стыдно», и Тюрго просит Дюпона избавить его, либерала, «слух от этих оскорбительных слов» {ibid., р. 662, 663).

Может быть, проект Доклада Королю по вопросу Муниципалитетов [Memoire au Roi sur les Municipalites] (1844, II, р.502-550) в наибольшей степени отвечает роли документа, по которому можно судить о существовании родственных отношений между идеями глобального характера Тюрго и физиократов. Без сомнения, этот текст написан не Тюрго, а Дюпоном. В то же время нет никаких оснований сомневаться, как утверждает Дюпон, в том, что изложение идеи принадлежат именно Тюрго. Этот доклад Тюрго, так и не дошедший до короля по вине посыльного, содержит проект очень широкой реформы. В нем предлагается учредить собрания представителей начиная с приходского и до национального уровня, путем последовательного делегирования от базового уровня до уровня высшей власти, включая промежуточные этапы (епархии и провинции). Задача таких органов состояла бы исключительно в регулировании налогов, в наблюдении за коммерческой деятельностью на местном и региональном уровне, в содействии, с одной стороны, устоявшимся хозяйственным единицам и, с другой, на местном уровне - беднякам. Основным принципом провозглашалось правило «кто платит голосует». В этом принципе, как представляется, давало себя знать английское влияние, но при всем этом следует добавить, что он не противоречил учению физиократов, поскольку Кенэ писал, что всякое увеличение налогов должно получать поддержку собственников. Налогооблагаемой базой служили доходы с земли в сельской местности и земельный капитал в городах. С учетом сегодняшнего положения вещей ясно также и то, что Тюрго рассчитывал в результате введения такой системы окончательно лишить привилегий государство и добиться утверждения принципа равных условий. Нас в данном случае интересует сочетание доведенной до совершенства физиократической части учения, а именно в вопросе о налогах - уплачиваемых в принципе только собственниками земли , с системой представительства, противостоящей деспотизму. Я думаю, что такой синтез, ставший результатом работы мощной и точной мысли Тюрго, наглядным образом показывает, чем, как правило, физиократы не устраивали многие просвещенные умы той эпохи: свободой торговли. Однако процесс освобождения не мог остановиться на месте. Нельзя было согласиться с правилом рассматривать экономику в отрыве от политики. Дело в том, что освобождение экономики, понимаемое весьма односторонне, приводило в конечном итоге к сохранению статус кво или оборачивалось абсолютным преобладанием политики. Так происходил отказ от сохранения старого довлеющего правила в пользу нового учения. Самый непримиримый враг физиократов Галиани, критиковавший свободу торговли зерном, без сомнения по-своему видел подоплеку такого положения вещей, когда писал, что свобода торговли может соответствовать только демократическому режиму правления (Weulersee, II, р. 655).

Остается только удивляться, почему многие умы, хотя и современники Тюрго, но, по всей видимости, не такие прозорливые, как он, не так искренне озабоченные проблемой обеспечения населения продуктами первой необходимости и проблемой экономического развития деревни, мыслящие в меньшей степени категориями экономики и управления, - отвергли не только идею деспотизма Кенэ, наиболее ярко проявившуюся у таких его учеников, как Мерсье и де Ларивьер, и у аббата Бодо, не только сектантские крайности физиократов и их презрение к промышленности и торговле, но заодно с названными течениями и новаторский призыв в виде экономической Таблицы.

Введение термина «легальный деспотизм» не помогло физиократам увидеть выгоды либерального и прогрессистского подхода к экономике. Тем более забавно наблюдать, как сами физиократы подвергаются критике за оскорбление идеи «Их величества» (Weulersee, II, р. 654 sq.). Дело в том, что их «деспот» оказывается этаким нерасторопным и ленивым королем, прячущимся за заповеди естественного закона. Детерминизм в лучших своих проявлениях, охватывая как сферу экономики, так и общественную жизнь и политику, диктует необходимость невмешательства монарха в естественный порядок вещей. Наконец, Кенэ навлекает на себя не только гнев консерваторовроялистов, но и либералов, поскольку говорит о стремлении политической сферы к автономии. В этом самая суть расхождений в позициях Кенэ и идеях, доминирующих в современном ему мире, не говоря уже о различной их ориентации.

Может быть, именно в этом смысле следует понимать выражение «общая воля», когда оно упоминается в цитате Велейса (II, р. 659), заимствованной из статьи анонимного критика из Journal d"agriculture за ноябрь 1767г. Оппонент Жана-Жака Руссо излагает там свои мысли по поводу того, что разум может одерживать верх только в рамках самостоятельных объединений граждан. Мы, скорее, склоняемся видеть в этом случайный факт, поскольку он не подкрепляется прочими свидетельствами подобного подхода к проблеме. Ведь принято считать, что работа Руссо «Об общественный договоре...» не была широко известна читающей публике до Революции, и влияние Руссо в ту эпоху в гораздо большей степени проявлялось на уровне чувств. Именно то обстоятельство, что самые крупные успехи Руссо относятся к эпохе, когда физиократы были в пике известности, должно привлечь к нему наше внимание. «Юлия, или Новая Элоиза» вышла из под печатного пресса в 1761г. и была воспринята публикой с беспрецедентным энтузиазмом. Книги «Эмиль или О воспитании» и «Об общественном договоре» появились в следующем году. В этом усматривается некий параллелизм, который побуждает нас проанализировать его причины. Итак, именно сенсуализм Руссо противопоставляется сочетанию модернизма и традиционных идей, прослеживающемуся в работах Кенэ. Сельское хозяйство? Очень хорошо! Но как же быть с земельным собственником и капиталистическим фермером? И не будем также забывать, что центр повествования Руссо в гораздо большей мере находится в сфере морали и религиозной совести, нежели, как иногда думают, в сфере природных чувств. В связи с этим имеет смысл провести краткий сравнительный анализ идеологии Руссо и Кенэ.

Нам известна первая реакция Руссо на идеи физиократов, встреча с которыми произошла в 1767 г. Философ переживал не лучшие свои времена, он только что вернулся из Англии, где испытал сильные приступы мучившей его мании преследования и теперь чувствовал себя усталым, душевно опустошенным, оторванным от всего. Маркиз Виктор де Мирабо оказал ему гостеприимство и активно настаивал, «осмеливался требовать», чтобы Руссо прочитал его Философию деревенской жизни [Philosophic rurale (прим. пер.).]. Несколько позднее тот же Мирабо пошлет ему другое, только что написанное, сочинение в духе физиократов, а именно книгу Лемерсье де ла Ривера (1720-1793), озаглавленную Естественное и существенное устройство политических обществ [L'ordre naturel et essentiel des societes politiques (прим. пер.).]. По всей видимости, прозелитическая страсть Мирабо сбила его с толку: создается впечатление, что он забыл о существовании «Договора». Ведь не кто иной как Лемерсье уверенно настаивает на особой роли политики и, даже более, чем другие, на введении «личного и легального деспотизма»!

Руссо безрезультатно пытается прочесть всю книгу маркиза де Мирабо, потом решается, хотя и неохотно, провести с последним непродолжительную дискуссию. Он познакомился только с самыми важными страницами, и его критике в основном подвергается то доверие, которое физиократы проявляют по отношению к «очевидности»: кто может отрицать, что чаще всего наши страсти преобладают над рассудком? Затем Руссо обращается к вопросу о вере в прогресс и просвещение и особенно к понятию «легальный деспотизм». Сочетание этих двух противоположных по значению слов режет слух Руссо. Он настоятельно просит, чтобы автор впредь его не беспокоил: у него просто больше нет времени даже для обсуждения принципиальных вопросов. И всетаки попутно Руссо переформулирует согласно «своим старым идеям» «главную проблему политики». Это напоминает формулу квадратуры круга: «Найти форму правления, которая поставила бы закон над человеком» (Rousseau, 1932, р. 155 sq), - не правда ли, примечательная формулировка.

В своем длинном письме к Руссо Мирабо пытается объяснить природу «чистого продукта». Переписка напоминает диалог глухих: для Руссо проблема имеет исключительно политический характер, он не допускает мысли о самостоятельности экономической сферы. Напомним, что в Общественном договоре Руссо уже предложил решение этой проблемы для небольшой республики. В общем и целом оно могло бы состоять в своего рода мутации, которая частные проявления воли превратила бы в «общую волю». Так индивидуализм превращался в холизм (cf. Dumont, 1965, р. 43-49). Но этот холизм отличался от холизма Кенэ, поскольку в данном случае полное обновление общества происходило бы в результате усилий политических институтов. Таким образом, после ситуации, где доминирует экономика, мы попадаем в условия абсолютного превосходства морали, которая утверждает политическую свободу. В этом смысле мы можем сказать, что Руссо подготовил французов, безусловно, вопреки своим истинным помыслам, к радикальному преобразованию существующего положения вещей.

Не следует искать у Руссо экономической теории как таковой. Он посвятил вопросам экономики всего несколько страниц, которые вошли в тексты с преимущественно политической тематикой. Особенно подробно Руссо останавливается на вопросах налогообложения. За статьей «Политическая экономия», вошедшей в Энциклопедию (около 1755 г.) и напоминающей эскиз Общественного договора, следуют «Проект конституции для Корсики» (около 1765 г.) и еще один, во многом похожий на Проект, текст о «Системе управления в Польше» (около 1772 г.), один из разделов которого озаглавлен: «Экономическая система» (Rousseau, 1964).

У Руссо система всегда нормативна и регулируется моральным идеалом. Как мы только что видели, этот идеал выразился в политической конституции с довольно противоречивой формой. Мораль и политика доминируют над экономикой. Идеал Руссо отдает архаистикой. Как и у физиократов, институт частной собственности сакрализован, а продукты первой необходимости выступают в роли единственных истинных богатств, то есть функция основной отрасли закреплена за сельским хозяйством. Но у Руссо идеал имеет автаркический оттенок: он считает необходимым снижать интенсивность обменов, а особенно их количество и роль денег. Налоги должны взыматься, насколько это возможно, в натуральном виде, и Руссо не боится вступать в конфронтацию с доминировавшим в то время мнением, ратуя за барщину. В какой-то мере примером ему служит Швейцария. По его мнению процветание не есть еще богатство, а изобилие лучше, чем роскошь; социальная дифференциация, почести просто неизбежны, а неравенство между богатыми и бедными порочно; технический прогресс достоин осуждения, а увеличение богатства может привести только к сокращению населения.

В сфере налогов у Руссо наблюдается примечательная эволюция. Сначала он резко осуждает налог на землю («Политическая экономия»), но он рекомендует его введение в «Системе правления в Польше», ссылаясь на мнение Вобана и аббата СенПьера. На самом же деле, он, должно быть, прочитал «Экономические воззрения» Бодо, кстати, Польша была излюбленной географической областью для физиократов (cf. Rousseau. 1964, p. 1783). Мы видим, что подобное увязывание фактов с положениями физиократов логично сочетается у Руссо с его основными принципами.

Эти тексты, за исключением первого, не публиковались в интересующий нас период имели весьма ограниченную аудиторию. Мы рассмотрели их и дадим краткие резюме с единственной целью - более точно определить позицию самого Руссо по отношению к физиократам.

Что же касается общего климата эпохи, то характер оппозиционности Руссо подтверждает общую черту оппозиции по отношению к физиократам: вера в самостоятельность и первостепенная роль политики.

В то же время нам, кажется, удалось выделить два пункта, по которым общественное мнение французов того времени было согласно с физиократами.

Во-первых, французы считают, что «истинные богатства», составляют, говоря словами Кантильона, - «пищу, удобства и жизненные удовольствия». Это мнение было очень широко распространено, захватило и наше время и еще долго будет характеризвать Францию. Французские экономисты, включая Ж.Б. Сэя, именно этой чертой отличаются от англо-саксов. Их будут упрекать в том, что они очень медленно двигаются в направлении признания стоимости как абстрактной величины, меновой стоимости, что они по большому счету остаются привязанными к потребительной стоимости. Франция еще долго будет оставаться флагманом «искусства жизни» и страной с преобладанием крестьянского населения. Популярность лозунга, рекламирующего «качества жизни», явилась следствием утраты корней, следствием и выражением грандиозной мутации, пережитой французским обществом в последнюю четверть века. Сегодня я хорошо слышу лишь отголоски этого лозунга, но не его изначальное звучание.

Однако я позволил себе увлечься объяснением одной из тех простейших истин, которые сопровождаются самыми разными оговорками, предупреждениями, даже вопросами. Можно сформулировать некоторые из этих оговорок: я не цитирую Кантильона как чистого француза; Адам Смит изменит свое мнение о богатстве и т. д. Однако, что касается Адама Смита, наша характеристика носит самый общий, предварительный характер. Его усилия, как мы увидим, были направлены на создание теории меновой стоимости, по этому же пути пойдут его ученики. Не случайно то, что теория меновой стоимости Адама Смита имеет субстанциалистский характер, в то время как Тюрго берет за основу и развивает «психологическую» теорию Галиани.

Приведенная формула Кантильона, по крайней мере, в скрытом виде, включает роскошь, что отрицается физиократами и Руссо. Я не стану настаивать на том, что дискредитирующий упрек, брошенный Кенэ в адрес промышленности и торговли, был воспринят. Не возвращаясь больше к вопросу о роскоши, рискнем утверждать, что министр финансов Жак Неккер (Necker), который ее защищал, соглашался с большинством мнений, высказывавшихся в десятилетия, предшествующие Революции.

Остается заострить внимание еще на одном деликатном вопросе. Дело в том, что я противопоставил меновую и потребительную стоимости. Это не во всем соответствует духу нашего исследования, но мы видели выше, в каком смысле это верно в отношении Кенэ - а Кенэ в данном случае, без всякого сомнения, характеризует Францию, что помимо других сумел разглядеть и Шумпетер. Пример Тюрго говорит о том, насколько менее радикально «психологическое» или рационалистическое определение меновой стоимости отличается от понятия потребительной стоимости, во всяком случае, когда речь идет о «потребностях и нуждах». По большому счету именно к абсолютной дихотомии, противопоставлению двух типов стоимости, к намерению сконструировать меновую стоимость как совершенно обособленную функцию французская традиция остается невосприимчивой. Даже там, где французы станут объединять, в отличие от Кенэ и Руссо, блага - «удовольствия» с благами в виде предметов первой необходимости, они сохранят понимание того, что богатство в целом должно определяться в связи с человеческими потребностями.

Для того чтобы очертить другой тезис, в котором общественное мнение соглашается с Кенэ, следует несколько абстрагироваться от реальности. У Кенэ и у Тюрго мы обнаружим веру в «естественный порядок», но, при детальном рассмотрении, оказывается, что два эти «порядка» отличаются один от другого. Тюрго, как и Кенэ, твердо верит в возможность экономической сбалансированности, ориентированной на достижение общего блага (напр., Turgot, 1913, II, р. 634). Без сомнения, противоположное представление, в том виде, каким мы его находим у Неккера, встречается довольно редко. Для Неккера экономика по большому счету беспорядочна или, по крайней мере, несет в себе неравенство и антагонизм. Поэтому вмешательство политики необходимо для нейтрализации эффектов «железного» закона заработной платы и, по мере возможности, очеловечивания данной сферы жизнедеятельности. Неккер не верит в естественный порядок, он верит в естественные, хотя и не справедливые, условия социальной жизни, которые при вмешательстве человека политического могут быть до определенного уровня облагорожены. Так сочетать в себе прозорливость и заботу о благотворительности - наперекор мнению окружающих - мог, конечно, только банкир-протестант, кальвинист: земля - это долина слез, сделаем же хотя бы так, чтобы слезы не лились больше, чем это нужно.

Большинство просвещенных французов так не думают. Попробуем изложить впечатление, которое мы получаем от чтения Велейса (1910, том II, особенно характерные стр. 620 sq и 654), при помощи наших привычных концептов, учитывая опасность схематизации. Некоторые полагают, что существует естественный порядок, от которого общество когдато устранилось, но никто не помещает его в те координаты, куда определяет Кенэ. Он вместе с Руссо возводит его на политический уровень. От реформы политической конституции Кенэ ожидает окончания беспорядков и злоупотреблений, ставших причиной стольких жалоб.

Подлинный социальный порядок, далекий от того, чтобы быть данным природой, заложен в человеческом разуме, и его реализация зависит от поступков людей, действующих в соответствии со степенью их просвещенности. Люди знают возможности такого порядка, его характер, а если нет, то принципы - обязательно. Это индивидуалистский порядок. Просвещенные французы не отрицают любое природное неравенство, но они полагают, что социальное неравенство должно быть сведено к минимуму, и что люди могут быть облагорожены средствами образования. Индивиды, объединившись, то есть действуя политически, спонтанно должны прийти к согласию и договорятся об установлении порядка, соответствующего их законным требованиям. В общем, такое поведение можно охарактеризовать как искусственное [Ниже Л. Дюмон неоднократно использует термин "артифициализм", или, буквально, "искусственность", понимая под таковым усеченный взгляд на вещи (прим. пер.).]. Проводя сопоставления, дальше мы замечаем не только смысловой недостаток выражения «общая воля», но и силу идей Руссо. «Общая воля», должно быть, обозначает уже не трансмутацию человека, не решение задачи о квадратуре политического круга, но только веру в то, что индивидуалистский рассудок, устранив преграды, воздвигаемые веками на его пути, должен одержать верх в политике.

Индивидуализм и артифициализм, с одной стороны, с другой - четкое подчинение экономики политике, - вместе образуют такое сочетание современных и традиционных черт, которое на глобальном уровне противостоит сочетанию холизма и самостоятельности экономической сферы в духе Кенэ.

в начало

Примечания

1. Фрагмент из Теории прибавочной стоимости. Более полное представление о взглядах Маркса по этому вопросу можно получить, прочитав Рукописи 1844 и весь текст Теории прибавочной стоимости и др. В одном из своих писем к Энгельсу 1863 Маркс вносит поправки в Таблицу Кенэ (Oevres, II, р. 1510-1514).↑

2. Читатель должен учесть, что последующее изложение - это не попытка восстановить все полотно мыслей Кенэ, но лишь весьма одностороннее и очень схематичное воспроизведение одного компонента этой мысли. Полное полотно мысли могло бы восстановить равновесие между составляющими ее традиционными и современными компонентами, а прежде всего показать тесную ассоциативную связь между идеальными аспектами и эмпирическим, статистическим исследованием (см. длинный и очень подробный перечень вопросов в Quesnay, 1958, II, р. 619-667). Об эволюции Кенэ в философских вопросах см. Hasbach, 1893. Главные ссылки общего характера: Quesnay, 1958 (в библиографии, ссылки на Онкена и др.) и Weuleresse, 1910. В работу Meek, 1963 включено эссе о стоимости (принципы интерпретации Таблицы, ее роль в дальнейшем развитии экономики и т. д.).↑

3. См. выше, стр. 14. Бонар говорит по поводу Харрингтона: «Империя домовладельцев... основана на доминионе (dominion) или типе собственника». «Тот, кто владеет землей, есть хозяин для людей» (1927, р. 88). Далее Бонар цитирует очень яркие слова Харрингтона: «Люди привязаны к богатствам по природной необходимости, желудком; ибо тот, кому нужен хлеб, является слугой того, кто его будет кормить. Если какой-то человек кормит целый народ, тогда весь народ оказывается под его властью» (см. Works, 1737, р. 39). Харрингтон выводит принцип подчинения из потребности, он дает новый взгляд на традиционную ситуацию. (Кант делает то же самое, см. цитируемое рукописное высказывание относительно Учения о праве в Vlachos, 1962, р. 384).↑