События этих двух дней первой недели октября долго еще будут вспоминаться с мельчайшими подробностями. Во вторник той памятной недели старый Бен Россели, президент Первого Коммерческого Американского банка и внук его основателя, сделал заявление. Заявление неожиданное, мрачное, потрясшее сотрудников. Весть о нем разнеслась по всем уголкам огромного здания и вырвалась за его пределы. Самое удивительное заключалось в том, что оно было подобно грому с ясного неба: никакие его детали не просочились заранее.

О предстоящем заседании Бен Россели известил наиболее видных членов правления рано утром, застав одних дома за завтраком, а других буквально на пороге их кабинетов. Кроме того, были оповещены еще несколько человек, не членов правления. То были давнишние сотрудники банка, и старый Бен считал их своими друзьями. Всем им было сказано приблизительно одно и то же: их просили прибыть в конференц-зал башни главного корпуса к 11 часам утра.

И вот сейчас здесь, в конференц-зале находились все, кроме самого Бена. Человек двадцать наиболее приближенных людей тихо разговаривали, разбившись на группки, в ожидании его появления. Все стояли. Никто не решался первым подвинуть к себе кресло и сесть за блестевший от полировки бесконечно длинный директорский стол, рассчитанный на сорок человек.

Неожиданно поверх приглушенных разговоров раздался резкий голос: — Кто велел принести это?

Собравшиеся повернулись в сторону говорившего. Роско Хейворд, административный вице-президент и главный казначей банка, громко выговаривал официанту в белом смокинге, который вошел в зал с графинами хереса и разливал его по бокалам.

Хейворд, человек аскетического вида, слыл в Первом Коммерческом Американском банке (или, как называли его сокращенно, ПКА) убежденным трезвенником. Он демонстративно взглянул на часы, давая таким образом понять, что пить, да еще в такое время дня, просто кощунство. Кое-кто из сотрудников, взявших было бокалы, поставил их обратно на сервировочный столик.

— Распоряжение мистера Россели, сэр! — почтительно сообщил официант, не преминув добавить:— Херес экстракласса. Мистер Россели распорядился, чтобы был подан именно этот, сэр.

Коренастый мужчина в модном сером костюме, обернувшись к Роско Хейворду, сказал с улыбкой:

— Причем тут время, Роско? От экстракласса никогда не отказываются!

Алекс Вандервоорт, голубоглазый, светловолосый, с висками, чуть тронутыми сединой, тоже был административным вице-президентом банка. Добродушный и простецкий с виду, он в действительности был весьма упорным и дотошным, особенно в своем отношении к делу. Хейворд и Вандервоорт представляли собой как бы второй эшелон управления банка, следовавший за президентом, и хотя оба были достаточно корректны и готовы к тесному сотрудничеству, они во многом соперничали. Естественно, у каждого была своя свита единомышленников и клевретов в низших звеньях банковской администрации.

Алекс подошел к столику и взял два бокала хереса. Один бокал он демонстративно передал пикантной брюнетке Эдвине Дорси, единственной женщине в правлении ПКА.

Эдвина перехватила неодобрительный взгляд Хейворда. «Ну и пусть, какая уж тут разница»,—подумала она. Роско и так прекрасно знал, что она была верной сторонницей лагеря Вандервоорта.

— Спасибо, Алекс,—сказала она и взяла бокал. После некоторого замешательства остальные последовали примеру Алекса. Лицо Роско Хейворда выражало откровенное неудовольствие. Он хотел было сказать еще что-то, но передумал. В дверях появился вице-президент по безопасности и охране банка Ноллан Вэйнрайт. Он был одним из двух негров—членов правления, которые присутствовали здесь. Слегка повысив голос, он объявил:

— Миссис Дорси и джентльмены! Мистер Россели...

Разговор стих: в дверях стоял Бен Россели. Еле заметно улыбаясь, он переводил взгляд с одной группы присутствующих на другую. Против обыкновения Бен Россели сегодня не был ни жизнерадостен, ни бодр. Он вошел медленно, опираясь на трость. Никто прежде не видел его с тросточкой.

Мистер Россели протянул руку, пытаясь придвинуть к себе директорское кресло, но Ноллан Вэйнрайт, стоявший неподалеку, опередил президента и придвинул его кресло сам. Пробормотав слова благодарности, президент уселся и, обратившись к присутствующим, сказал:

— Заседание сегодня неофициальное, я вас долго не задержу. Если хотите, берите кресла и садитесь. Спасибо.

Последнее было адресовано официанту, который поднес Россели бокал хереса. Официант вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Кто-то придвинул кресло Эдвине Дорси, кое-кто и сам сел, но большинство осталось стоять.

Первым заговорил Алекс Вандервоорт.

— Судя по всему,—заявил он,—мы собрались здесь что-то отметить.—Он повертел в ладонях бокал хереса.—Поэтому—вопрос: что мы празднуем?

Бен Россели вяло улыбнулся:

— Я был бы не прочь что-либо такое отметить, Алекс. Увы, сегодня не тот случай... Просто я решил, что в этой ситуации бокал хереса совсем не повредит...

Он замолчал и неожиданно странное напряжение заполнило помещение. На лицах у всех появились тревога и озабоченность.

— Я умираю,—сказал Бен Россели.—Доктора сказали, что долго мне не протянуть. И я счел своим долгом сообщить вам об этом.

Он поднял свой бокал, взглянул на него и отпил глоток.

Если прежде в зале стояла просто тишина, то теперь она сделалась буквально пронизывающей. Никто не шелохнулся, никто не решался вымолвить ни полслова. Откуда-то издалека приглушенно доносились привычные звуки живущего своей жизнью огромного учреждения. Где-то стучала пишущая машинка, урчал кондиционер. За окном со свистом пронесся реактивный самолет, набирая высоту над городом. Старый Бен наклонился вперед, облокотившись о трость.

— Ну, ладно, не будем делать из этого драмы... Мы все старые друзья. Не так ли? Именно поэтому я вас всех здесь и собрал. И еще вот что: во избежание лишних и напрасных разговоров скажу следующее. Если бы у меня был хоть малейший шанс, я бы не стал вам всего этого говорить, а подождал бы хоть самую малость... Есть еще вопрос, который вас, вероятно, интересует. У меня рак легкого, прогрессирующий довольно быстро. И, как мне сказали, в достаточной степени запущенный. Так что, по всей вероятности, до Рождества я едва ли проскриплю...

Он снова замолчал, и внезапно вся его усталость и слабость стали очевидны в полной мере. Понизив голос, он добавил:

— Ну вот, теперь, когда вы все знаете, можете, если хотите, в любое удобное для вас время сообщить эту новость остальным.

Эдвина Дорси подумала, что не успеет этот зал опустеть, как новость пронесется по всему банку, словно пожар в прериях.

— Мистер Бен!—заговорил первым Поуп Монро, самый пожилой из присутствующих на совещании. Он был старшим бухгалтером отдела кредитов. Голос его дрожал.—Мистер Бен! Поверьте, я не нахожу слов... Вы нас просто ошарашили. Мы не знаем, что и сказать...

По залу пронесся шум голосов, больше похожий на единый стон, в нем слышались сожаление, грусть и симпатия. Перекрыв все это невнятное бормотание, голос Роско Хейворда прозвучал четко и резко:

— То, что мы можем и должны сказать...— В его голосе звучала уверенность, что именно он должен высказаться первым.—Мы должны сказать,—повторил он,— хотя это ужасающее известие потрясло нас, мы будем молиться в надежде на чудо. Ведь медицина так далеко шагнула вперед, способна задержать даже прогрессирующую болезнь, а иногда излечить ее!..

— Роско, я через все это уже прошел,— прервал Хейворда Россели, и в тоне его прозвучали острые нотки.—Что же касается докторов, то можете быть уверены: у меня были самые лучшие!

Наконец, справившись с собой, заговорил и Алекс Вандервоорт:

— Бен, мы ужасно расстроены! А я вдвойне, из-за той глупости, которую выпалил, когда вы вошли...

— Это насчет того, чтобы отметить? — Россели хмыкнул.—Забудьте, выбросьте из головы. Вы ведь ничего еще не знали.—Старик снова хмыкнул.—Ну, а кстати, почему бы и не отметить? Я прожил прекрасную жизнь! Не каждый может похвастаться, что прожил такую же. А это уже повод для того, чтобы, как вы сказали, отметить...

Он пошарил в карманах и беспомощно оглянулся вокруг:

— У кого-нибудь сигареты есть? Эти шарлатаны запретили мне курить.

Ему протянули сразу несколько пачек, хотя Роско Хейворд и проворчал сквозь зубы:

— А вы уверены, что вам следует это делать? Бен Россели взглянул на него не без иронии, но ничего не ответил. Ни для кого не было секретом, что хотя старик и уважал Хейворда за его финансовый талант, дружеских отношений между ними никогда не было.

Алекс Вандервоорт поднес Бену зажженную спичку, и президент жадно затянулся. Глаза Алекса увлажнились.

— С другой стороны, я могу кое-чему и порадоваться,— продолжал Россели.— Ну, скажем, меня предупредили, и я успею-таки связать кое-какие концы с концами.— Он выдохнул голубоватый дым.— Конечно, есть о чем горевать, есть, есть...

Все отлично понимали, что имел в виду Бен Россели. У него не осталось наследника. Единственный его сын был убит на второй мировой войне, а совсем недавно любимый и подававший большие надежды внук погиб в этой бессмысленной бойне во Вьетнаме...

В тот день мало кто понимал, что это был последний визит Бена Россели в банк. Сотрудники подходили к нему, жали руку, бормоча какие-то наивные слова. Когда подошла очередь Эдвины Дорси, она чмокнула его в щеку, а он подмигнул ей.

Роско Хейворд, пожалуй, первым покинул зал заседаний. Административный вице-президент и главный казначей должен был срочно решить две проблемы, вытекавшие из того, что он только что узнал. Первой была необходимость обеспечить гладкую, без заминок, смену власти после смерти Бена Россели. Вторая заключалась в том, чтобы на пост президента был назначен он, Роско Хейворд, и ни в коем случае никто другой.

Хейворд сознавал, что был бы бесспорной кандидатурой, если бы не Алекс Вандервоорт, чей авторитет среди банковских служащих стоял, пожалуй, выше. Однако в Совете директоров (а в конечном счете именно этот Совет играл решающую роль) больше шансов на успех было у Хейворда.

Тонко знавший банковскую политику, организованный, с чутьем, работавшим как хороший локатор, и цепким умом, Хейворд начал планировать свою кампанию еще там, в конференц-зале.

Во-первых, необходимо было срочно созвониться со всеми членами Совета директоров, причем Роско Хейворд был намерен звонить, соблюдая строжайшую тактическую очередность. Он положил перед собой телефонный список и строго-настрого приказал секретарше ни с кем его не соединять. Кроме, разумеется, лиц с вопросами, не терпящими отлагательства. Помимо этого, он распорядился не пропускать к нему в кабинет никого из рядовых сотрудников.

— Дверь должна быть закрыта,—сказал Хейворд.

С традицией «открытых дверей» в ПКА, традицией, которая уходила корнями в прошлое столетие и тщательно соблюдалась Беном Россели, пора было кончать. Ну, а уж в данный момент изолироваться от всего— самое главное...

Хейворд заметил на утреннем заседании, что из всего Совета директоров Первого Коммерческого банка присутствовали только двое, да и те были личными друзьями Бена Россели. Вероятно, поэтому они и были приглашены. А это означало, что остальные пятнадцать членов Совета до сих пор пребывали в блаженном неведении относительно приближающейся смерти президента. Хейворд торопился сделать так, чтобы все пятнадцать получили это зловещее известие лично от него.

Таким образом, решил Хейворд, он приобретет два немаловажных преимущества. Первое: потрясающее и неожиданное известие, поступившее непосредственно от него, установит некий инстинктивный союз между ним, Роско, и любым другим человеком, которому он передаст это известие по телефону. Второе: некоторые директора, возможно, будут обижены на то, что Россели не счел нужным известить их заранее. Особенно если учесть, что рядовые сотрудники узнали о случившемся раньше, чем они. И Роско Хейворд был намерен на этом недовольстве сыграть.

Раздался звонок. Секретарша соединила Хейворда с первым в его списке членом Совета директоров. Затем последовал еще один звонок, и еще один. К сожалению, не все в этот момент оказались на месте. Но Дора Каллагэн, его опытная и преданная помощница, ухитрялась разыскать даже тех, кто выехал за город. Примерно через полчаса после того, как был сделан первый звонок, Роско Хейворд вводил в курс событий достопочтенного Гарольда Остина.

— Мы все тут, в банке, конечно, ужасно взволнованы и огорчены,—говорил Роско.—То, что Бен сказал нам, просто невероятно, это какая-то фантастика!..

— Боже!—только и вымолвил Остин, причем голос его в телефонной мембране словно выражал все отчаянье, на которое способен человек.

Гарольд Остин был подлинным, что называется, столпом города, старожилом в третьем поколении. Когда-то, очень давно, он прослужил один срок в Конгрессе, отчего и приобрел право на титул «достопочтенного» Гарольда Остина. Он очень любил, когда к нему обращались именно так. Теперь он владел крупнейшим рекламным агентством в штате и был ветераном в Совете директоров, пользуясь довольно сильным влиянием в этом солидном органе.

Расчет Роско Хейворда был верным. Намек на то, что он не без умысла поторопился лично сообщить Остину о скорой смерти старого Бена, затронул именно ту сторону, на которой и хотел сыграть Хейворд.

— Я, конечно, понимаю, что все очень сложно,— с чувством говорил Хейворд,—но, честно говоря, кое-что показалось мне весьма необычным. Да, да... Весьма! Больше всего я озабочен тем, что в первую голову Бен не поставил в известность членов Совета директоров. А на мой взгляд, так только и следовало поступить. Поймите меня правильно: поскольку никто из них еще ничего об этом не знает, я считал своим долгом проинформировать вас и всех остальных немедленно...

— Я полностью согласен с вами, Роско,—с не меньшим чувством прозвучал в ответ голос Остина в мембране.—Я считаю, что нас должны были поставить в известность в первую очередь, и я очень благодарен вам за то, что вы вспомнили о нас.

— Спасибо, Гарольд. В такое время никто не знает, что лучше. Ясно одно: кто-то должен взять в свои руки бразды правления.

Обращение по имени к своим коллегам Хейворду всегда давалось легко. Он, впрочем, и сам был из здешних старожилов и чувствовал себя как рыба в административных волнах штата. Он входил в «истэблишмент», или, если хотите, был равным членом того кружка, который в старину в Англии называли «компашкой старых ребят». Его личные связи выходили за пределы штата, тянулись в Вашингтон и кое-куда еще. Хейворд гордился своим социальным положением и дружбой со многими высокопоставленными лицами. Он любил напоминать людям о своей родословной, уходившей к одному из отцов-основателей, подписавших Декларацию независимости.

Продолжая разговор, он сказал;

— Есть еще одна причина, в силу которой я счел необходимым осведомить членов Совета. Она заключается в том, что печальная новость относительно Бена распространится мгновенно и наверняка плохо отразится на делах всего банка.

— Не сомневаюсь,—ответил достопочтенный Гарольд.—И не удивлюсь, если пресса, пронюхав об этом, начнет задавать всякие вопросы, копаться... Вы понимаете меня?

— Вот именно! Совсем не та реклама, в которой мы нуждаемся. Она может создать у вкладчиков неприятное настроение. Не говоря уже о том, что это скажется и на биржевой котировке наших акций...

Наступила пауза.

Роско Хейворд с наслаждением чувствовал, как напряженно заработал мозг его собеседника. И немудрено: клан семьи Остинов, возглавлявшийся достопочтенным Гарольдом, владел в ПКА солидным вкладом. Хейворд не отказал себе в удовольствии даже подсказать:

— Ясное дело, если Совет предпримет быстрые и энергичные действия с тем, чтобы уверить держателей акций и вкладчиков, как, впрочем, и общественность, что потери будут невелики, то все можно будет быстро поправить...

— Боюсь, что друзей Бена не утешить тем, что потери будут невелики!—сухо заметил Гарольд Остин.— Каковы бы они ни были...

— Я не это имел в виду,—поправился Роско.—

И, кроме того, мое сочувствие и горе, уверяю вас, чрезвычайно велики. Во всяком случае, у меня на сердце так же тяжело, как и у всех остальных.

— Ну, а что, собственно, вы надумали предпринять, Роско?

— Вообще говоря, Гарольд, необходима преемственность власти. И на мой взгляд, особенно важно проследить за тем, чтобы на самом верху осуществление руководства не застопорилось ни на один день! Поймите меня правильно. Возможно, никто не относился с таким искренним уважением к Бену, как я, но даже при всеобщей любви к нему мы не можем умолчать вот о чем. Наш банк слишком долго был в руках одного человека. Посмотрите вокруг: нигде ничего подобного не наблюдается уже много лет! Ни один банк не может достичь существенных успехов при такой постановке дела. Во всяком случае, нельзя претендовать на место в первой двадцатке национальных банков, если всем заправляет один человек. Увы, существуют и противоположные мнения в среде банковских аутсайдеров. Им кажется, что так может продолжаться вечно. Я полагаю, что наиболее влиятельные члены Совета развенчают, наконец, это вредное заблуждение...

Хейворд понял, что его собеседник крепко задумался, прежде чем что-либо ответить. Он ясно представил себе Остина, этого стареющего повесу, очень интересного внешне, не по возрасту вызывающе одетого, с прекрасно подстриженной серостальной шевелюрой. Вероятно, как и всегда, он курил в этот миг огромную сигару. Нет, нет, достопочтенный Гарольд был далеко не дурак и не фанфарон. Напротив, у него была репутация хитрого, преуспевающего и очень цепкого бизнесмена.

Наконец тот проговорил:

— Я склонен думать, что ваша мысль насчет преемственности очень верна. И я согласен с тем, что преемник Бена Россели должен быть назначен немедленно. Больше того: его имя должно быть названо еще до смерти Бена.

Хейворд внимательно слушал, стараясь не упустить даже малейшей интонации в голосе собеседника.

— Я думаю, что этим человеком должны стать вы, Роско. Вы, как никто, подходите для этой должности, и я об этом задумывался уже неоднократно. Ваши деловые качества, опыт, твердость и здравость мысли придутся здесь весьма кстати. Поэтому я твердо обещаю гам свою поддержку. Конечно, найдутся и другие члены Совета, которые меня полностью поддержат. Мне почему-то кажется, что вы не будете иметь ничего против...

— О, да. Я вам необычайно признателен...

— Не скрою от вас, милый Роско, что, возможно, я кое-когда буду просить о чем-либо. Ха-ха-ха! Как говорится, рука руку моет. Это—шутка, понятно...

— Ну, что вы, что вы... Напротив, все это вполне естественно...

— Вот и отлично. Значит, мы прекрасно понимаем друг друга!

— Уф...—Положив трубку, Роско Хейворд решил, что все идет более чем удовлетворительно. Гарольд Остин был человеком слова и прочных привязанностей. За ним, как за сейфовой стеной.

Кстати, и все предшествующие телефонные переговоры были успешными. При беседе с другим директором, Филиппом Йохансеном, президентом «Мидконтинент-резина», Роско обнаружил, что возникла еще одна приятная возможность. Йохансен вдруг заявил вполне откровенно, что у него всегда не ладились дела с Алексом Вандервоортом, чьи идеи он считал почти бредовыми.

— Ну, Алекс действительно не ортодокс,—примирительно проговорил Хейворд,—И, потом, у него есть ряд личных проблем. И я не совсем уверен, что эти проблемы идут в ногу с нашим банком...

— Какие еще проблемы?—живо заинтересовался Иохансен.

— Ну, видите ли... Я бы не хотел говорить... Да уж ладно: прекрасный пол. Дамочки. Вы понимаете, что мне не совсем удобно об этом говорить...

— Нет, это очень важно, Роско! Разговор останется между нами, поэтому продолжайте, продолжайте, я вас прошу!

— Видите ли, во-первых, у Алекса есть трудности семейного порядка. Это—раз. Во-вторых, он путается с одной дамочкой на стороне... А в-третьих, она, помимо всего прочего, принадлежит к левым активистам! Имя ее часто мелькает в печати, но совсем не в том контексте, который способствовал бы укреплению банковского авторитета... Я иногда думаю, в какой степени она влияет на Алекса? Да. И все-таки, как я уже сказал... Мне все это очень неприятно, и мне даже где-то жаль милого Алекса, поэтому...

— Вы были абсолютно правы, рассказав мне об этом, Роско!—горячо воскликнул Иохансен.—Я убежден, что директора Совета обязаны об этом знать. Значит, говорите, она из левых? Да?

— Увы. Ее имя—Марго Бреккен.

— Да, да, я, кажется, уже кое-что о ней слышал. И не могу сказать, что это доставило мне удовольствие.

Хейворд улыбнулся. Все шло, как по маслу!

К сожалению, последующие разговоры доставили ему значительно меньше удовольствия. После долгих поисков он наконец дозвонился до Леонарда Кингсвуда, председателя стальной корпорации «Нортем». Леонарда с трудом отыскали где-то за городом, на одном из его предприятий.

Кингсвуд начал свою карьеру на сталеплавильном заводе с самых низов. Он был груб, прям, и поэтому без всяких реверансов сказал:

— Послушайте, Роско, не темните! Что из того, что Бен не известил директоров первыми? Он всегда так поступал. И мне это симпатично, потому что я так же делаю. Сначала нужно поставить в известность близких, и только потом уже всяких там...

Роско вытер испарину со лба... Что же касается возможности падения акций Первого Коммерческого банка, то на это Кингсвуд заявил следующее:

— Ну и что? Конечно, ПКА нырнет на пункт или два ниже на этом дурацком светящемся табло, когда новость выплывет за пределы нашего аквариума. И это произойдет, в основном, потому, что владельцы акций, как правило, кисейные барышни. Они не в состоянии провести границу между паникой и реальными фактами. В ближайшее же время стоимость акций восстановится, так как банк в основе своей здоров. И все мы, находящиеся у кормила, хорошо это знаем.

Роско промычал в трубку нечто невразумительное. Кингсвуд продолжал:

— Послушайте, Роско, все это маневрирование, которым вы сейчас так озабочены, белыми нитками шито. И я хотел бы сразу же расставить все точки над "i". Полагаю, что это сэкономит время и вам и мне... Вы—великолепный бухгалтер, один из лучших специалистов в этой области. Это—факт. Я не знаю лучших. И в любой миг, когда вам захочется уйти с занимаемого ныне поста в наш «Нортем» — милости прошу! Добро пожаловать. Вы получите значительно больше дивидендов и жалованья. Я произведу перестановка кадров и поставлю вас во главе наших финансовых дел. Учтите, это—серьезное предложение, а не посулы.

Леонард пренебрежительно прервал бормотание Хейворда и продолжал:

— Но при всех ваших достоинствах, Роско, я хочу сказать вам следующее. Вы— не руководитель. По крайней мере, я не вижу вас масштабным руководителем. И именно так намерен заявить, когда соберется Совет, чтобы назначить преемника Россели. И еще об одном я хочу сказать вам сразу же: мой выбор падет на Вандервоорта. Не обижайтесь на мою прямоту. Мне все-таки кажется, что вы заслуживаете того, чтобы знать о моей точке зрения заранее...

Хейворд нашел силы ответить спокойно:

— Я вам очень благодарен, Леонард.

— Вот и хорошо. И если, я повторяю, вы когда-нибудь всерьез подумаете о моем предложении, позвоните мне в любое время дня и ночи...

Роско Хейворд, конечно же, не намеревался работать на «Нортем». И несмотря на то, что деньги играли в его жизни очень большую роль, гордость никогда бы не позволила принять это предложение после такого приговора Леонарда Кингсвуда. Кроме того, он все еще был уверен в том, что получит ключевую позицию в ПКА.

Опять зазвенел телефон. Когда Роско снял трубку, Дора Каллагэн доложила, что на проводе еще один директор, Флойд Лобер.

— Флойд,—начал Хейворд, причем голос его звучал глухо и серьезно.— Я глубоко огорчен тем, что именно я первым должен сообщить вам эту грустную и трагическую новость... В среду работа в Центральном отделении банка началась как обычно. В тот день старшим дежурным была Эдвина Дорси, и дежурство это должно продлиться целую неделю. Она появилась у банка ровно в 8,30, за полчаса до того, как массивные бронзовые двери открылись перед первым посетителем.

У едва заметной двери в торце здания она открыла свою сумочку, чтобы достать ключ. Порывшись, Эдвина нашла его среди беспорядка, который всегда царил в сумке. Здесь были губная помада, кошелек, кредитные карточки, прессованная пудра, расческа, список того, чго нужно было купить вечером, и множество других нужных вещей. Сумка Эдвины находилась в вопиющем несоответствии с четким и организованным умом ее хозяйки.

Прежде чем вставить ключ в замок, Эдвина проверила, на месте ли сигнал «засады нет». Сигнал находился именно там, где ему и полагалось быть. Несведущий человек вряд ли разглядел бы маленькую желтую карточку в небольшом окошке. Карточку поместил туда буквально за несколько минут до ее прихода привратник. Он приходил в Центральное отделение банка рано утром, и его миссия заключалась как раз в том, чтобы, придя раньше дежурного по банку, вставить карточку в окошко. Если все было в порядке, он ставил сигнал в условленном месте. Таким образом, если бы налетчики попали в банк, скажем, поздно ночью и сидели бы в засаде, ожидая первого сотрудника, чтобы захватить его в качестве заложника (а первым пришедшим был привратник), то никакого сигнала не было бы. И сотрудники, не обнаружив желтой таблички, мгновенно вызвали бы полицию.

В связи с участившимися случаями налетов и ограблений в большинстве банков за последнее время использовался сигнал «засады нет». Разумеется, вид его и способы маскировки постоянно варьировались.

Войдя в помещение, Эдвина сразу же подошла к панели на шарнирах и отодвинула ее. Под панелью находилась кнопка, когорую Дорси нажала в соответствии с кодом: два длинных, три коротких и один длинный звонок. В оперативном отделе безопасности банка, располагавшемся в Главной башне, сразу же становилось известно, что дежурный администратор беспрепятственно вошел в банк. То же самое предварительно проделал н привратник, который передал свои позывные с помощью этого же звонка.

В комнате оперативников подобные сигналы принимались от всех отделений Первого Коммерческого банка, и старший по мере их поступления соответствующим образом переключал на пульте системы безопасносги кнопки с надписями «Тревога» или «Внимание».

Если бы Эдвина либо другой администратор или привратник не сообщили о своем прибытии обусловленным и правильным способом, охрана немедленно вызвала бы полицию, и уже через несколько минут отделение банка было бы оцеплено.

Банки быстро установили для себя, что отсутствие сигналов в тех случаях, когда налицо неприятности, эго лучший способ предупреждения охраны.

Таким образом, банковский сотрудник, взятый в качестве заложника, передавал сигнал охране, так сказать, не передавая его...

К этому времени сотрудники и администраторы банка уже стали появляться в его коридорах; у входа их пропуска проверял привратник, одетый в банковскую униформу.

К Эдвине подошел седовласый мистер Тотенхоу, старший служащий ПКА.

Вместе они направились в основное здание банка, затем спустились по широкой, устланной ковром лестнице к главному хранилищу, расположенному в подвале. В полномочия и обязанности дежурного администратора входило наблюдение и участие в ежедневной процедуре: утром отпирался основной банковский сейф или, как его называли, «склеп».

В ожидании, покуда сработает часовой механизм сейфа, Тотенхоу мрачно спросил:

— Скажите, слух о приближающейся смерти Россели—это не выдумка?

— К сожалению, нет,—вздохнула Эдвина и коротко передала мистеру Тотенхоу содержание вчерашнего разговора с Беном.

Часы показывали 8.40. Через несколько секунд раздался глухой щелчок в двери, сделанной из молибденовой стали. Щелчок означал, что часовой механизм, поставленный на ночь, сработал нормально и отключился. Теперь можно было набрать заданную комбинацию цифр, чтобы открыть «склеп». До щелчка делать это никому бы не рекомендовалось...

Нажав еще одну кнопку, Эдвина дала знать охране, что сейф вот-вот скроется, и отмыкание его происходит не по чьему-либо принуждению.

Затем Эдвина и Тотенхоу набрали каждый известную только ему одному комбинацию — дверь могла быть открыта лишь в том случае, если при этой процедуре присутствовали двое.

К ним приблизился старший кассир сейфа, который в течение дня отвечал за поступления и выдачу денег из главного хранилища. Только наличными здесь в течение последующих шести часов обращался миллион долларов банкнотами и звонкой монетой. Что касается чеков, то операции за это же время исчислялись примерно в двадцать миллионов.

Эдвина отошла в сторону, чтобы мужчины вместе смогли открыть огромную дверь «склепа», которая оставалась открытой до окончания банковских операций.

Затем все трое поднялись по лестнице и вернулись в центральное помещение отделения банка. Сюда к этому времени подвезли большие рогожные крафт-пакеты, в которых была наличность. Мешки привозились в специальных бронированных машинах в сопровождении двух вооруженных охранников-инкассаторов. Деньги доставлялись сюда, как правило, рано утром, поскольку брали их в Федеральном резервном банке и отсюда уже рассылали по всем отделениям ПКА. Банки старались обычно не держать лишних денег, поскольку пользы от них не было никакой, а угроза ограбления была постоянной.

Вероятно, основное искусство управляющего отделением банка и состояло в том, чтобы не оказаться в нужный момент без денег и вместе с тем не хранить лишних сумм. Операции Центрального отделения Первого Коммерческого колебались, в основном, в пределах миллиона наличными.

Деньги продолжали поступать. Вот привезли еще четверть миллиона долларов. Тотенхоу ворчливо промямлил, глядя на мешки:

— Надеюсь, что сегодня нам привезли купюры почище, не то что обычно...

— Я говорил, мистер Тотенхоу, о ваших претензиях,—сказал один из охранников-инкассаторов.—Они знают, что вы звонили и жаловались. Все капризничают! Лично я бы взял какие угодно, хоть чистые, хоть грязные...

— К сожалению,—холодно возразил Тотенхоу,—некоторые наши клиенты не разделяют вашей точки зрения.

Новые купюры поступали из Федерального резервного банка, на них был повышенный спрос.

Подавляющее большинство клиентов отказывалось от крупных купюр и требовало, чтобы им выдавали чистые, новые. К счастью, были и клиенты, которым было все равно. Кассирам давалась инструкция: избавляться от замусоленных бумажек когда только возможно, чтобы сберечь новенькие, хрустящие банкноты для наиболее привередливых.

— Я слышал, последнее время в ходу уйма новеньких, чистеньких, великолепно сработанных домашним способом банкнот... Может, мы вам подкинем пару мешков для наиболее капризных? — пошутил второй охранник и подмигнул коллеге.

— И без вас обойдемся,—сухо отозвалась Эдвина. Только на прошлой неделе банк обнаружил около тысячи фальшивых долларов, возникших неизвестно как. Скорее всего, они поступили от различных вкладчиков. Некоторые из них были сами обмануты и пытались сплавить фальшивки банку; другие даже понятия не имели о том, что деньги, которые они вносили, были поддельными. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: качество подделки отличалось удивительно высоким уровнем. Агенты ФБР, обсуждавшие эту проблему с Эдвиной, были искренне озабочены.

— Честно говоря, искусство подделки никогда не было таким тонким раньше—признал один из них.— И потом, в таком количестве! Ого-го!.. Даже по самым заниженным данным в обращении находится, знаете, сколько? Около тридцати миллионов долларов фальшивыми банкнотами! И сделаны они только за прошлый год. А сколько еще не удалось найти...

Англия и Канада были основными поставщиками фальшивых ассигнаций. По словам агентов, огромное количество липовых американских долларов циркулировало и в Европе. А уж там-то их тем более сложно обнаружить.

— Предупредите друзей, которые едут в Европу, — добавил агент,—чтобы они там не брали доллары. Ни под каким видом! Головой можно ручаться, что всучат фальшивку... Попрощавшись с охранниками, Эдвина отправилась к своему столу. В операционном зале отделения банка суета и активность нарастали. Стол Эдвины стоял на видном месте, как и у других старших администраторов. Но он был самый большой и самый представительный. Внушительность ему придавали два флага, справа— звездно-полосатый флаг штата. Подчас, сидя за этим столом, осененная флагами, она чувствовала себя словно перед телекамерой.

Эдвина взяла пачку заявлений. В них содержались просьбы о предоставлении кредита на сумму свыше той, что была в компетенции других сотрудников этого отделения.

Ее собственное право визировать ссуды лимитировалось миллионом долларов, при условии, если два других администратора этого отделения уже поставили свою подпись. Обычно подписи эти ставились. Суммы, превосходящие миллион, находились в ведении специальной комиссии по кредитам, которая заседала в Главной башне.

В Первом Коммерческом Американском, как и во многих других банках, авторитет сотрудника определялся суммой, которую он имел право выдать в виде займа. Она также определяла его ступень на банковской иерархической лестнице. На банковском жаргоне эта ступень называлась «высотой инициалов», поскольку администратор, визируя разрешение на займ, ставил на заявления свои инициалы. Эдвину всегда забавляли атрибуты власти, зависевшие от двух заглавных букв. Так, в комиссии, которая занималась кредитами, помощник инспектора, имевший право подписывать заявления на сумму, не превосходящую пятидесяти тысяч долларов, работал за невзрачным письменным столом, стоящим в большом открытом зале. Сам инспектор, чья закорючка позволяла выдать заем до двухсотпятидесяти тысяч, сидел в том же зале, 40 отгороженный стеклянными панелями за столом побольше.

В поистине великолепном кабинете с одним окном восседал заместитель старшего администратора по ссудам. Он открывал кредиты до миллиона долларов. Ему был положен очень вместительный и солидный стол. На стене кабинета висела картина, написанная маслом; на всех канцелярских принадлежностях отпечатана его фамилия. Ему приносят бесплатный экземпляр «Уоллстрит-джорнэл», а кроме того, он может пользоваться бесплатной чисткой обуви каждое утро. Ему полагается секретарь, который, правда, обслуживает также второго зама.

И, наконец, старший администратор по ссудам в ранге вице-президента. Миллион долларов. Роскошный угловой офис с двумя окнами, с двумя дверями и двумя картинами, писанными маслом. Личный секретарь. Имя на канцпринадлежностях не просто отпечатано, а выгравировано. Разумеется, он тоже имеет право бесплатно почистить ботинки, а плюс ко всему, ему приносят и газеты, и журналы. Он может отправиться по делу в служебной машине и имеет доступ в отдельную столовую для банковских бонз.

Эдвина могла пользоваться всеми этими благами, хотя, впрочем, никогда не прибегала к услугам чистильщика.

В то утро она изучила два заявления на получение ссуд. Одно одобрила, а на другом записала несколько вопросов для дальнейшего уточнения. Что же касается третьей просьбы, то над ней она задумалась.

Заявление это поразило Эдвину, даже потрясло своей необычной мрачностью. Тем более что мрачность эта живо перекликалась со вчерашними событиями. Она еще раз внимательно перечитала заявление.

Младший администратор по займам, подготовивший заявление для Эдвины, сразу же откликнулся на ее вызов по селектору:

— Каслмэн вас слушает, миссис Дорси.

— Клиф, зайдите, пожалуйста, ко мне.

— Сейчас,—сказал Каслмэн.

Он сидел совсем неподалеку и поглядел в ее сторону.

— Готов пари держать,— сказал он, войдя за стеклянную перегородку к Эдвине,—что знаю, зачем я вам понадобился. Даже не сомневаюсь! Со странными штучками нам порой приходится иметь дело...

Клиф Каслмэн был невысокого роста, весьма обязательный, аккуратный человек, с круглым розовощеким лицом и мягкой улыбкой. Приходившие за ссудами посетители любили его. Он умел терпеливо слушать и был очень благожелателен. Вместе с тем Клиф считался докой по своей части и обладал здравым и трезвым суждением.

— Мне сначала показалось,—проговорила Эдвина,— что это заявление просто шутка. Я бы даже сказала, очень дурного пошиба.

— А я бы сказал—дьявольщина, миссис Дорси. И тем не менее, уверяю вас, что это не розыгрыш...— Каслмэн взял папку с бумагами.—Я легально изучил дело и был уверен, что вы захотте знать все в мельчайших подробностях. Судя по всему, вы уже прочли заявление и мои рекомендации.

— Вы что же, всерьез предлагаете дать деньги для этой цели?

— Да. Это так же неизбежно, как смерть.— Каслмэн замялся.— Простите, я вовсе не поклонник черного юмора. Но мне кажется, что и вы согласитесь со мной.

Каслмэн и вправду собрал всю информацию по делу. Сорокатрехлетний фармацевт по фамилии Госбурн просил предоставить ему ссуду на сумму в двадцать пять тысяч долларов. Он был женат уже семнадцать лет. У семьи Госбурна имелся загородный дом. Правда, под этот дом была взята небольшая ссуда по закладной. Состоял клиентом в ПКА восемь лег, никаких трений с банком никогда не возникало. Взятую однажды довольно большую ссуду полностью возвратил. Рекомендательные письма с места работы Госбурна были радужные, а материальное положение вполне благополучно.

Госбурн просил о предоставлении новой ссуды для приобретения большой капсулы из нержавеющей стали. В нее будет помещено тело дочери Госбурна, Андреи. Она скончалась шесть дней тому назад, в возрасте пятнадцати лет, от дистрофии почек. Сейчас тело Андреи находилось в рефрижераторе морга. Кровь была откачана сразу же после смерти, и в тело был введен кровоподобный антифризный раствор, диметилсульфааксид. Стальная капсула сконструирована таким образом, что она может сохранять жидкий азот. Тело будет завернуто в алюминиевую фольгу и погружено в раствор.

Капсула в форме огромной бутылки, иначе известная под названием «криокрипт», могла быть приобретена в Лос-Анджелесе, после чего будет доставлена сюда на самолете. Все это Госбурн сможет осуществить, если банк предоставит ссуду. Треть займа пойдет на предварительную оплату ренты за хранение капсулы и смену жидкого азота каждые четыре месяца. Каслмэн спросил Эдвину:

— Вы слышали об обществе «Крионика»?

— Весьма смутно. По-моему, это что-то псевдонаучное. И название какое-то странное...

— Да, пожалуй. И насчет «псевдо»—тоже верно. Но, так или иначе, у общества немало последователей. Они убедили Госбурна и его жену в том, что когда медицинская наука шагнет далеко вперед, скажем, через пятьдесят или сто лет, их дочь может быть возвращена к жизни и излечена. Кстати говоря, у этих самых криоников и лозунг свой есть: «Замораживаем, ждем, оживляем».

— По-моему, все это кошмарно!—Эдвина поежилась.

— Вполне согласен. Но взгляните на это и с их точки зрения. Ведь они в это верят! Госбурны—взрослые и достаточно грамотные люди. Более того, они глубоко религиозны. И с какой стати, собственно, мы, работники банка, можем их в чем-то осуждать? Как бы там ни было, только один вопрос имеет для нас с вами практическое значение. В состоянии ли Госбурн вернуть заем? Я очень внимательно изучил все данные и считрю что он обязательно возвратит все до цента. Этот парень, может быть, и псих, но такой псих, что аккуратно платит по счетам...

С большой неохотой Эдвина еще раз просмотрела баланс семейного бюджета Госбурна.

— Мне все-таки кажется, им придется очень трудно...

— Госбурн это знает, но уверяет, что справится. Он берет еще какую-то работу на дом. И его жена намерена пойти работать...

— У них четверо детей младше Андреи,— проговорила Эдвина.

— Угу.

— Он что же, не отдает себе отчета в том, что этим детям, живым детям, понадобятся деньги на образование и другие нужды? Что двадцать пять тысяч долларов могут быть использованы с большей пользой для живых?

— Я ему это говорил,—заметил Каслмэн.—Два раза мы с ним беседовали по часу. Но он считает, что после того, как вся семья обговорила эту проблему, вопрос для них решен бесповоротно. Они убеждены, что жертвы, которые они принесут, вполне стоят того, чтобы вернуть Андрею к жизни. Дети заверили, что когда они станут постарше, они возьмут на себя ответственность за тело их сестры.

— О, господи!—Эдвина опять вспомнила о вчерашнем... Смерть Вена Россели будет выглядеть все-таки более пристойно. А вот такие штуки превращают человеческую смерть в фарс. Эдвина видела в этом издевательство над извечным потоком жизни и смерти.

— Миссис Дорси,—прервал ее мысли администратор Каслмэн.—У меня уже два дня лежит это заявление, и мое первое ощущение наверное было таким же, как ваше. В этом деле есть нечто отталкивающее, патологическое! Но я очень трезво обдумал все и пришел к твердому заключению: риск приемлем. Конечно, Эдвина понимала, что Клиф Каслмэн прав, ведь в оправданном риске и заключалась суть всей банковской деятельности. Каслмэн был также прав и в том, что мотивы сентиментального свойства не должны влиять на нее.

— Ну, что же,—сказала Эдвина,—несмотря на отталкивающий характер этой затеи, я поддерживаю вас. Она черкнула свои инициалы на заявлении, и Каслмэн вернулся к своему столу... Таким образом, если не принимать в расчет историю с семейством Госбурнов, можно было считать, что этот день в банке начался вполне обычно.